Вадим Кожевников - Это сильнее всего [Рассказы]

— Хоть пальцем заталкивай, не лезет всухомятку. А ведь с утра ни маковой росинки.

Он запрокинул голову и стал пить прямо из чайника.

В окне мелькали телеграфные столбы.

Старик утолил жажду и огляделся. Ему очень хотелось с кем-нибудь поговорить. Он дождался, пока сидевший напротив него белобрысый юноша съел свой бутерброд, и спросил:

— Вы в гражданской войне не участвовали?.. То-то, вижу, не пришлось, молоды, значит.

Старик вытер усы и полез в карман. Из бумажника он вынул изношенную картинку, изображавшую белую лошадь.

Бережно расправляя ее на коленях, он произнес, нежно улыбаясь:

— Дивный это. Может, слыхали? От Дикого и Виллы— драгоценных кровей покойник был. Теперь семя его, рассоренное по здешним степям, ищу по самого Семена Михайловича приказу. С ним, с Буденным, мы вместе у коннозаводчиков батрачили, вместе на войне бедовали. А после он меня на конзаводы послал. Обезлошадела страна. Так я вроде лошадиного Мичурина. Со всей страны лошадей собирал. А Семен Михайлович учиться послал. Это под пятьдесят — учиться! И сейчас я в чине конского доктора нахожусь. Катаю по здешним степям, ищу следов Дивного.

Тимофей Слободкин, боец 3-го эскадрона 6-й кавдивизии, отбил в атаке сказочного коня. По неписанному уставу Первой конной лошадь убитого врага переходила бойцу в собственность.

Чистокровный, араб, с розовыми, нежными губами, вздрагивал и оседал на своих тонких ногах.

Восхищенные бойцы толпились вокруг коня и глядели на него влюбленными глазами.

Слободкин степенно говорил:

— Такому коню цена одна — нету цены, бесценный конь.

На лоснящемся черным лаком жеребце подъехал комбриг. Он сидел в бурке, как в шатре. Чеченская шашка в облупленных ножнах прижималась к его ноге.

— Что за базар, товарищи? — спросил комбриг, приподнимаясь на стременах.

Взгляд комбрига упал на араба.

Он стал предлагать Слободкину за коня все, что имел.

Тимофей Слободкин отказался. Он твердо взглянул в глаза комбригу, вытянул руки по швам, вобрал живот и объявил:

— Этого коня я товарищу Ленину назначаю.

Комбриг выпрямился перед бойцом и взял под козырек.

Бойцы, взволнованные этой сценой, стали кричать «ура», а боец 4-го эскадрона Рамишвили восторженно выпалил из нагана.

Утром Слободкин получил мандаты на себя и на лошадь. Попрощавшись с бойцами, он пошел к коновязи за жеребцом.

Война разорила человечьи гнезда.

В опустошенных деревнях гнил на корню хлеб, люди умирали с голоду.

Тимофей Слободкин пробирался со своим драгоценным конем к узловой станции. Он боялся населенных пунктов, боялся проселочных дорог.

Тимофей вымазал коня навозом и грязью, чтобы блистательный вид его не привлек завистливых глаз. Бешеное степное солнце испепелило траву, зелень. И конь голодал. Унижаясь, Тимофей менял свою одежду на овес и сено.

Лошадь и человек являли собой жалкое и страшное зрелище. Слободкину вскоре не на что было выменивать фураж, и он начал побираться.

Крестьяне угадывали в измученном жеребце добрую породу и изредка соглашались накормить его, если Тимофей давал жеребца покрыть чахлую и шелудивую деревенскую клячу.

— Он еще молодой! — мучился Слободкин. — Ему нельзя, он сдохнет от этого.

Тимофей плакал, когда ему приводили обратно жеребца, изможденного и дрожащего, и совали в руки глиняную буханку хлеба или мешок гнилого овса.

Тимофей упорно пробивался вперед.

Жеребец, натягивая повод, склонял голову к мерзлым проволочным кустам и жевал их, стеная от голода.

Слободкин напоролся на казачий разъезд. Закричав, он ударил жеребца, и гордое животное рванулось.

Сзади хлестали выстрелы.

Со станции спешили навстречу конные красноармейцы.

Вытирая рассеченное лицо, Тимофей отдал рапорт комиссару вокзала.

— Будет вагон, товарищ, — сказал комиссар, возвращая мандаты. — А на коня взглянуть можно?

— Его покормить, почистить нужно, не в форме конь, замучился. Месяц блуждали, — суетился Слободкин, забегая вперед.

Они вышли на улицу.

Жеребец, даже измученный, грязный, был прекрасен.

— Дивный, — нежно позвал Тимофей.

Конь сделал несколько шагов и стал опускаться на колени; он пробовал поднять свою голову с вдумчивыми глазами, но она падала. Глаза его меркли.

Тимофей кинулся на землю, начал дуть жеребцу в ноздри, но тело лошади замирало.

Комиссар вокзала, сняв фуражку, стоял над мертвой лошадью и над бьющимся на земле человеком…

Старик кончил свой рассказ, закурил и поглядел на расписание: