Василь Быков - Подвиг (Приложение к журналу Сельская молодежь), т.2, 1981 г.

— А почему связана? Это что — ты ее связал? Японский городовой!.. — хмуря светлые бровки на еще юном лице, допрашивал тот, что стоял с автоматом. Видно, он тут был старшим.

— Я связал, — просто сказал Антон, и хозяин, стоявший позади всех, едва заметно кивнул головой, подтверждая его слова.

— Почему связал?

— Видите ли, — помялся Антон и бодро объяснил: — Мы были на задании, ну и она решила переметнуться к немцам.

— Врешь!! — вся содрогнувшись, исступленно крикнула Зоська. — Врет он!

Она опять готова была зарыдать от беспредельной обиды и этого нового коварства спутника. Антон, нисколько не смутившись от ее крика, передернул плечом в сторону хозяина.

— Вон — свидетель.

— Вот как? — краснолицый внимательно посмотрел на Зоську.

— Постой! — вдруг другим тоном сказал толстяк Пашка. — Я ее знаю. Она в самом деле из Суворовского. Зося, кажется.

Зоська, не ответив, только прервала свой тихий плач, вытерла о плюшевое плечо мокрую щеку и внимательнее взглянула на своего заступника. Нет, он был ей незнаком, кажется, она видела его впервые, хотя вполне возможно, что где-то с ним и встречалась.

— Это он решил переметнуться к немцам, — сказала она спокойнее. — Вон пусть хозяин скажет.

Все враз повернулись к хозяину, но тот, не поспешая с ответом, помялся, поморщился, потом заговорил на своей смеси белорусского с польским:

— Я, пан, мало разумем... Так, штось пан говорил. В Скидель быдто идти. Пани не хотела идти. Почему — не разумем.

— Ну, это враки! — с уверенностью сказал толстяк Пашка. — Товарищ сержант, ей-богу, это наша девка. Я ее знаю.

— Японский городовой! — в явном затруднении воскликнул краснолицый и скомандовал: — Развязать!

— Хорошая девка, ей-богу, — сказал толстячок и ступил к Зоське.

Повозившись с минуту над ее узлом, он развязал веревку, и Зоська с облегчением опустила затекшие кисти. Чернобородый с винтовкой молча стоял у выхода. Хозяин отодвинул стол к печи, и в отворившейся двери появились испуганная хозяйка с Вацеком. Они молча наблюдали за тем, что происходило в тристене, на стенах которого непрестанно шевелились-мелькали мрачные тени людей. Стоя чуть в сторонке, сержант пристально следил за каждым движением Зоськи и Антона, что-то глубокомысленно обдумывая и то и дело хмуря тонкие бровки на строгом молодом лице.

— Так! А того связать! — указал он на Антона, и толстячок повернулся к нему с веревкой. Антон растерянно развел руками.

— Да что вы, ребята? Я — свой!

— Это еще мы посмотрим, какой ты свой. А ну, руки назад!

Делать было нечего, Антон с неохотой заложил назад руки и спиной полуобернулся к толстенькому, который обмотал кисти веревкой.

— Вот так.

— Это безобразие, сержант! Мало что оружие отобрали, так еще и вязать! За что? Что эта сказала? И вы ей поверили? Может, у меня с ней особые счеты.

— Это какие еще счеты? — ехидно поинтересовался сержант.

— Хотя бы полюбовные. А она...

— Японский городовой! Ты не темни нам тут про любовь! А ну, марш!

Они расступились, пропуская Антона вперед на выход, и тот заколебался.

— Куда?

— Куда надо. Ну! Марш!

— Дайте хоть полушубок надеть, — заметно занервничал Антон, и толстячок набросил ему на плечи его кожушок. Антон шевельнул плечами и после секундного колебания решительно шагнул к двери.

— Ты тоже! — бросил Зоське сержант, и она пошла за Антоном.

На дворе висела предрассветная темень, в которой едва серел снег и совсем сникли, ссутулились темные силуэты сараев. Холодный, промозглый ветер недобро дунул Зоське в лицо, неприятной изморозью остудив ее щеки, и она с упавшим сердцем подумала, что ее тоже ведут как арестантку. Но куда они поведут их, эти липичанские ребята? Уж не собираются ли они ускорить скорый суд и расправу над Антоном, а заодно и над ней тоже? Но, по-видимому, суд-расправа пока откладывался, для этого надо было выйти из опасной зоны или зашиться поглубже в лес. Хотя, судя по мрачной решимости этого сержанта, он мог их с легкостью прикончить где хочешь.

Скорым шагом они прошли мимо колодца и вышли в ночное поле. Злосчастный хутор скоро без следа растворился в серой промозглой тьме ночи, слился с сумеречной стеной хвойного леса. Зоська, однако, не оглядывалась, она едва поспевала за Антоном; пустые опущенные рукава его кожушка метались по ветру, словно крылья подстреленной птицы, и Зоське на минуту припомнился ее загадочный сон перед пробуждением. Сон, несомненно, имел какой-то зловещий для нее смысл, в другой раз она бы долго ходила под его впечатлением, теперь же размышлять о нем не было времени. Действительность была мало приятнее сна, и снова было неясно, чем все окончится.