Василь Быков - Подвиг (Приложение к журналу Сельская молодежь), т.2, 1981 г.

— Да.

— Спасибо. Вы замечательно слушаете. А ведь слушать никто не умеет. Конечно, все это можно объяснить. Я ведь очень похожа на маму, и он увидел во мне ее первое улучшенное издание. Это даже делает честь постоянству его привязанностей. Но ведь противно все-таки. А тут еще мама себя жалко повела. Глупо. Раньше наряжала меня, как картинку из мощного журнала, а теперь стала упрекать, что я одеваюсь вызывающе, нескромно, чуть ли не неприлично. Запретила носить дома мини-юбку. Понимаете, дома! Раньше мы грызлись из-за каждых пятнадцати минут, на которые я задерживалась по вечерам, а теперь — пожалуйста, хоть утром возвращайся, лишь бы у него на глазах не крутилась... Я все понимала, и мне ее ужасно жалко было, и в то же время я не могла их не презирать, ну и ненавидеть стала тихо... Хотите еще чаю?

— Пожалуйста.

— Пейте. Это ерунда, что чай на сердце действует. У нас всегда какую-нибудь чушь придумают. Портвейн гадостный не действует, а чай, видите ли, вреден в больших количествах... Короче, я ушла от них. Сначала на архитектурный поступила, а потом решилась в актерки. Самодеятельность вдохновила, Теперь живу, как кошка, сама по себе. Вот и вся жизнь. Чепуха, правда?

Ответить Лаврентьев не успел. Да она и не ждала ответа, заговорила снова:

— Светлана говорит — психопатка. Я и в самом деле скандалю всю дорогу. Со всеми: с продавщицами в магазинах, с пижонами, что заводятся на меня с пол-оборота... Ну, продавщицы хамки, это известно. Пижоны глупы. А с режиссером зачем скандалить? Первая роль все-таки. Судьба, может быть, а? Светлана тут права в чем-то. Неужели я действительно с левой резьбой?

— Что? — не понял Лаврентьев.

— Да говорят так.

— А... Вместо «не шурупит», что ли?

— Ну да. Не соображаю, что мне хорошо. Могу будущее испортить. А какое будущее? Крысиное? С улыбкой?

— С какой улыбкой, Марина?

— Ну, когда подлецам улыбаешься. Как наш режиссер сегодня. Ведь это мерзость — улыбаться подонку, о котором все знают, что он подонок.

— Не все.

— Да у него каинова печать на физиономии! Как он нагло врал! Видно же было, что врет, видно!

— Сергей Константинович хотел узнать...

— У кого? У трупа?

— Иногда и вскрытие приносит пользу.

— В анатомии. Но не в искусстве.

— Микеланджело...

— Знаю, знаю. Вскрывал трупы. Но не здоровался с ними за ручку. А тут... Он же не понял, не почувствовал, что этого смешного, толстого Моргунова нельзя было сводить с подонком, на глазах у которого убивали его любимую девушку. Это вы понимаете?

Он понимал. И знал гораздо больше, более страшное. Ведь Огородников не просто присутствовал. Если б не он, Лена, быть может, жила бы и сегодня... Но сказать об этом Марине было невозможно.

— Я понимаю, но...

— Что значит — но? — прервала она. — Жизнь сложна? А я слишком требовательна? Да слыхала я все это тысячу раз. И не заступайтесь за него, пожалуйста!

— За кого?

— За режиссера. Самодовольный и ограниченный человек...

— У него свои трудности.

— У него? Еще бы! У него масса трудностей. С женами, любовницами, алиментами. Ну и пусть отправляют в Москву.

— Никуда он вас не отправит.

— Откуда вы знаете? — спросила она наивно.

— Он отходчивый, да и Светлана заступится.

— Не нужно за меня заступаться. Не прошу.

Лаврентьев вздохнул:

— Ну что с вами делать! Вы экстремистка, Марина.

— Попробуйте не стать экстремисткой, если столько дураков вокруг! И все знают, как надо жить. Усядутся на свое местечко в иерархии и поучают... с глупыми рожами. Разве вас не выводят из себя глупые, самодовольные рожи?

— Бывает.

— Вот видите! Как же жить?

— Просто.

— Что значит — просто?

— Хорошо делать свое дело и не распыляться на мелочи.

— И, по-вашему, это просто?

— Другого рецепта я не знаю.

— Но как же я могу хорошо делать свое дело, если...

— ...режиссер плох?

— Хотя бы!

— Преодолейте его. Идите к сути сами. Играйте хорошо.

— Легко сказать... Я хочу... Но смогу ли? Не знаю. Я ведь не самоуверенная. Это я только напускаю на себя. А на самом деле трусиха.

Лаврентьев достал из кармана листок бумаги.

— Может быть, вам поможет это...

Марина взяла листок и поднесла к глазам, чтобы разобрать потускневшие от времени строчки.

«Папа, дорогой мой и любимый папочка!

Не знаю, получишь ли ты эту записку. Мне обещали, что тебе ее передадут, и мне очень хочется, чтобы ты прочитал эти последние мои слова.

Меня скоро убьют. Тут каждый день убивают людей, даже таких, которые ни в чем не виноваты. Но большинство держится мужественно; и меня они не сломили, хотя и мучили, как мучают всех. Тяжело мне не от их издевательств, а больше всего оттого, что из-за меня страдаешь ты. Я тут только поняла, как ты меня любил...»