Андрей Орлов - Черный штрафбат

— Тьфу на вас, граждане пособники фашистов и предатели трудового народа, — презрительно сообщил Зорин и ногой захлопнул крышку. Видеть не хотел он этих штатских…

— Замочи их, старшой! — взмолился Фикус.

— Отставить! — рявкнул он. — Быстро уходим! Хватайте Ваньку за руки, за ноги — и в лес. Похороним парня по-человечески. Фикус, лопату добудь! А я патронами пока затарюсь…

Схоронили боевого товарища в полутора километрах от хутора, посреди веселой звонкой дубравы. Рыли по очереди, а остальные прислушивались — не бежит ли погоня. Обложили тело ветками, засыпали землей, соорудили что-то вроде холмика. Ралдыгин даже всплакнул — успел уже привязаться к этому простому недозрелому пареньку. Остальные угрюмо помалкивали. Потом расслабились, глубоко вздохнули.

— Хорошо солдату тут будет, — меланхолично вздохнул Новицкий, поднимая голову, — такой хороший лес…

— Повезло Ваньке, — как-то не в строку брякнул Игумнов. — У него хоть могила есть. А вот у Чулымова — ни хрена. Так и валяется, поди, стервятников кормит. И Алтыгов валяется…

— И вся наша рота, — пробормотал Шельнис.

— В путь пора, — напомнил Зорин. — Пойдемте, парни. Не ровен час бандерщина прибежит. В здешних лесах этого дерьма…

— А лопату куда? — встрепенулся Фикус. — С собой возьмем?

— Накаркаешь, — поморщился Зорин. — Выбрось немедленно!

Не помогло.

И часа не прошло, как напоролись на группу незнакомцев. Вышли на поляну… вскинули автоматы, стали палить без разбора! Впрочем, трудно сказать, кто первым открыл огонь. Незнакомцев было человек десять, они сидели на полянке тесным кружком. Смутили четырехугольные кепки-конфедератки и военная форма — явно не советская…

— Бандера! — завопил Фикус и рыбкой полетел в траву. Зорин попятился в лес. Попятились остальные. Те парни повскакивали, схватились за карабины. Возможно, одновременно принялись садить друг по дружке. Те тоже пятились, пустились бежать, окопались на своей опушке. Штрафникам выбираться из переделок было не впервые, лежали, прячась в траве, за бугорками, постреливали короткими очередями. Только Ралдыгин уже отстрелялся… Он лежал в пяти шагах от Зорина, смотрел на него распахнутыми глазами, сотрясался от спазмов. Опрокинулся на спину, затих…

— Ралдыгина убили, суки!!! — взревел Игумнов.

И сразу прекратилась стрельба на обратной стороне поляны. Что-то было не так — Зорин кожей почувствовал.

— Отставить огонь! — завопил он.

Тишина воцарилась над лесом. Он осторожно приподнял голову. Ралдыгин был мертв — как ни грустно это было осознавать. На стороне противника остались двое — валялись, окровавленные, разбросав конечности.

— Эй, не стреляйте! — с каким-то непонятным акцентом, но в целом по-русски прокричали из кустов. — Вы… русские?

— А ты подойди и убедись, — проворчал Новицкий.

— Живо в хавальник отпишем, — поддержал Фикус.

— Русские! — выкрикнул Зорин. — А вы кто такие, вашу мать?

— Мы поляки! Армия Крайова!.. Зачем вы стрелять?

— Кто стрелять? — возмутился Игумнов. — Вы первые начали!

— Не начинать мы первыми! — выкрикнул другой голос — помоложе. Он дрожал от негодования. — Мы никого не трогать, вы сами на нас напасть!

— Наглецы, — проворчал Игумнов. — Слышь, командир, армия… как он там сказал… это что за хрень такая?

— Польское сопротивление, — отозвался знающий Новицкий. — Воюют против немцев.

— Евреи тоже против немцев воевали, — подметил с галерки Шельнис, — и что? Пришибли бы за милую душу.

— Мы не воевать против русских! — закричали из кустов. — Предлагать! Опустить оружие, выйти!

— Ага, нашли простаков, — проворчал Гурвич. — Вот и выходите первыми, а мы, так и быть, не будем стрелять!

— А вы точно не будете?

— Честное пионерское! — отозвался Зорин. — Если сами не спровоцируете!

Абсурд расцветал махровым цветом. Возникла шапка, насаженная на ветку. Покачалась туда-сюда, пропала. Потом явилась голова — довольно обросшая, с ушами. Медленно вышел человек, он держал карабин, отставив его в сторону, на вытянутую руку. Вышел еще один, третий. Форма, которую поначалу приняли за униформу украинских полицейских, от последней явно отличалась. Когда-то франтоватая, с простроченными карманами, пистонами, а сейчас вся оборванная, грязная. И люди, которые ее носили, не выглядели возвращающимися с курорта.

— Твою мать, — тоскливо вздохнул Игумнов. — Ладно, поднимаемся, мужики. И кто мне объяснит, за каким хреном погиб Ралдыгин? Как же так, Зорин?