Юрий Стукалин - Последний защитник Брестской крепости

— Слушай мою команду! — крикнул он. — Бейте в первую очередь по офицерам. Особое внимание к огнеметчикам! Старайтесь попасть в баллон. Все меня поняли?

— Так точно, — нестройно раздалось по казарме.

— Не слышу!

— Так точно! — уже более слаженно и громко воскликнули солдаты.

— Сержант! Что там с огневой поддержкой на крыше? Почему пулемет до сих пор молчит?

— Сейчас выясню, — коротко ответил Пахомов.

— Выяснить и доложить. И еще… — Кожевников помедлил, потирая пальцами переносицу. — По возможности беречь боеприпасы и воду. Расход воды таков — в первую очередь пулемет, раненым по глотку. Остальные только смачивают губы. За неисполнение — сам расстреляю! Ясно?

— Так точно!

— Выполняйте.

Кожевников проверил патроны, пока их еще было достаточно. Но сколько весь этот ад продлится, он не знал. Единственное, что он уже отчетливо начинал понимать, — долго казарму им не удержать. Конкретного плана старшина еще не имел, но постоянно думал, как вывести людей из здания и прорваться в Цитадель.

Гитлеровцы снова начали обстрел казармы из минометов. Здание сотрясалось от взрывов, в ленинской комнате занялся пожар, и оттуда валил едкий дым. Один из солдат-первогодков попытался перебежать в глубь помещения в поисках укрытия, но в этот момент мина влетела прямо в окно. Солдата взрывной волной подбросило в воздух, тело его немыслимым образом изогнулось. Он упал на пол рядом с Кожевниковым. Половина черепа первогодка была снесена, рука оторвана.

Кожевников, повидавший за свою долгую и неспокойную армейскую жизнь немало смертей, содрогнулся. Накрыв голову руками, он вжался спиной в стену, считая взрывы: пятый, шестой, седьмой… Дважды ухнула 88-миллиметровка… На старшину сыпались какие-то обломки, кирпичная крошка, неподалеку горела груда досок, и жар пламени обжигал закрывающие лицо руки… десятый, одиннадцатый, двенадцатый…

Наконец обстрел прекратился. Старшина выбрался из-под завалившего его мусора и оглядел расположение. В ушах звенело, перед глазами все плыло. Солдаты с кряхтеньем поднимались и отряхивались. С дальней стороны казармы слышались стоны.

В одной из стен образовалась здоровая брешь в человеческий рост. Кирпичи, выбитые из нее минами, раскидало по помещению.

Пошатываясь, не в силах даже пригнуться и оттого рискуя нарваться на пулю, Кожевников побрел к развороченной в стене дыре. Винтовку он устало волочил за собой, ухватив ее за ствол.

— Занять оборону, — сдавленно скомандовал он. — Пахомов, выполнять!

Старшина выглянул в образованную взрывами брешь. Рядом с головой цокнула о кирпич пуля, но он не обратил внимания. Протерев глаза от пыли, увидел, как немцы выбираются из своих укрытий и медленно, пригнувшись, подступают к казарме.

— К окнам! — закричал старшина, но горло жутко саднило, и крик получился надрывным и хриплым.

Враги были всего метрах в сорока от проломленной стены, и, несмотря на ответный огонь пограничников, сдержать их мощный напор уже не представлялось возможным. К тому же выяснилось, что один станковый «Дегтярев» был поврежден взрывом, а у «максима» заканчивались патроны. Положение казалось безвыходным. Немцы вот-вот должны были ворваться в казарму, и оставалось только одно…

— Примкнуть штыки! — зычно взревел Кожевников, спешно присоединяя длинный узкий штык к винтовке. Он уже ничего ни от кого не ждал, ни на что не надеялся, он лишь хотел скорее встретиться с врагом лицом к лицу. Смерть его не пугала.

— Рвать зубами! Всех до единого! За трусость — сам расстреляю!

Ощетинившись жалами штыков, большинство красноармейцев заняли позицию у провала в стене, остальные рассредоточились по окнам, чтобы прикрывать их огнем.

И в тот момент, когда казалось, что рукопашной не миновать, с крыши раздался треск пулемета. Атака немцев захлебнулась, словно натолкнувшись на невидимую преграду, несколько пехотинцев упали. Пулеметчик бил короткими очередями, прицельно, прорывая бреши в рядах врагов. Из окон в них полетели гранаты.

Фашисты не выдержали, заметались, ища, где спрятаться от смертоносного огня, а затем запаниковали и бросились обратно к прежним позициям. Вслед им раздалось громогласное «Уррраааааа!!!» пограничников.

Еще один бой был выигран.

Казарма держалась.

— Эй, дружище! — Карл Риммер потряс Матиаса за плечи. — Что с тобой? Ты в порядке?

Матиас стоял и смотрел на убитого русского. В глазах расплывалось, ладони взмокли, на лице выступила испарина. Странные чувства одолевали его. Он не то чтобы жалел о совершенном убийстве, тут все понятно — или русский прикончит тебя, или ты его. Матиасу стало страшно оттого, что он перешел эфемерную, зыбкую, но при этом весьма важную для любого нормального человека грань.