Марин Ионице - На крутом перевале (сборник)

«И сегодня я так сделаю! — решил Оанча, когда от воспоминаний у него сладко заныло сердце. Но тут же опомнился: — Дверь ведь может оказаться запертой!»

Надо было звонить. Они проехали не одну улицу, когда наконец на освещенном углу он увидел телефонную будку. Несмело, как застенчивый юноша, вышел из машины, тяжело протопал по луже, втиснулся в телефонную будку. Волнуясь, набрал номер. Торопливо назвал себя, хотя Анка уже наверняка знала, что это он. Она пробормотала что-то невнятное и замолчала: видно, у нее не хватало сил говорить.

Он вышел из будки и пошел сквозь дождь. Машина медленно двигалась за ним. Новые корпуса, омытые дождем и освещенные отражаемым в лужах светом, выглядели весело и нарядно. У подъезда Оанча остановился. Нерешительно взялся за ручку двери. Долго поднимался по лестнице.

Дверь в квартиру и на этот раз оказалась незапертой. Анка, как и в прошлый раз, в том же медно-желтом халатике неподвижно сидела в кресле. Ее потухший взгляд был устремлен в пустоту. Холодность, неподвижность, молчание. Владимир с горечью подумал, что опять, видно, приехал напрасно. Сердце его сжалось. Он уже не слышал дождя за окном, ничего не видел, кроме Анки. Опустился на стул рядом. Опять холодность, неподвижность, молчание. Все слова, приготовленные им к этой встрече долгими часами раздумий и терзаний, унеслись, как будто подхваченные ветром.

И вдруг он пришел в себя, увидев, что Анка плачет, тихо, горько, безутешно. Слезы, не успевая скатываться, высыхали на воспаленных щеках. Беспредельное сострадание, которое вело его всю эту ночь, овладело всем его существом. «Вот как жестоко приходится расплачиваться за один неверный шаг!» — содрогнулся Оанча.

Дождь поутих. Ночь в окне посветлела. Оанча посмотрел на часы, стремительно поднялся — на обратную дорогу оставалось не более двух часов. Он сделал несколько шагов к двери, остановился. Анка по-прежнему плакала, так же беззвучно и безудержно. Она даже не взглянула на него.

Оанча несколько секунд колебался, но вдруг, как будто преодолевая пропасть, широко шагнул к Анке. Решение, которое он принял накануне, снова представилось ему единственно правильным. Он извлек из кармана записную книжку, вырвал листок, отыскал карандаш. Нагнувшись над столом, четко написал свой новый адрес. Затем, пошарив в кармане, достал ключ от своей новой квартиры и осторожно положил его рядом с запиской…

Очутившись на улице, он быстрым шагом, почти бегом, двинулся к машине. Подставив пылающее лицо крупным, теперь уже редким каплям, он шел и думал о любви, об их с Анкой любви.

Дождь вдруг перестал, как будто выполнил свою задачу. За городом поднимался рассвет, а вместе с ним крепла надежда. Промытое дождем небо было еще темным, но и оно, и предутренняя тишина, как и молчание Анки, несли теперь для него надежду. Он так и не сказал Анке ни слова, но…

Ему давно пора было быть в пути. Владимир подождал машину — и она на полной скорости рванулась вперед. Сердце Оанчи все еще ныло, но ожидание больше не пугало его. Каким бы долгим и тяжким оно ни оказалось, Анка поймет, простит, вернется.

Свет бьет в окно словно пучок прозрачного пламени. Начало лета. Солнечно, тепло. Воздух, напоенный ароматом цветения, струится в палату. После обеда Стойкицэ просит зашторить окна: жарко, нога, закованная в толстый белый сапог из гипса, вся горит. Но по утрам он наслаждается солнечным светом, мягким теплом, подолгу смотрит на небо и многое видит в его бездонной голубизне. Дверь в палату слегка приоткрыта: он должен слышать шаги в коридоре, когда начнется воскресное посещение.

Прошло уже больше недели с тех пор, как он попал в госпиталь, но доктор Миза считает, что ему придется пробыть здесь самое малое еще месяц. Нога у Стойкицэ больше не болит, только зудит под гипсом. Ему скучно лежать одному. Вчера еще у него был сосед подполковник Дордя, старше его по возрасту, тоже из горных стрелков. Ему сделали операцию по поводу язвы желудка, но он не выдержал госпитального затворничества и выписался раньше срока. Подполковник Дордя был на фронте, в Трансильвании и Чехословакии. Стойкицэ с восхищением слушал его рассказы о глубоких рейдах через горные хребты, о стремительных ударах по вражеской обороне, тылам гитлеровцев, о нападениях на их штабы.

— Зачем нам война? — говорил Дордя. — Мы знаем, чего она стоит. Это кровь, слезы, горе…

Стойкицэ устал читать. Он лежит и смотрит в окно, прислушивается к шагам, доносящимся из коридора. Скоро ли придет Марьяна? У нее походка легкая, она как будто сначала носком ощупывает землю, а потом опускается на пятку. Так в гору поднимаются. У него на тумбочке в ваза стоит веточка расцветшей липы — Марьяна принесла ее в прошлый раз. В их городке, приютившемся в долине, липа зацветает позже.