Владимир Маканин - Асан

Но не моих солдат-грузчиков… Мои все в трудах! В грохоте бочек, в мазутной черной (с бортов) пыли, солдаты трудились, как в аду. Таких красных лиц я у своих давно не видел. Они даже не матерились. Они дышали открытыми ртами… С такой скоростью загружались обе машины. Шевелись! Шевелись! — подгонял их Крамаренко, знавший утренний приказ.

Конечно, моих двух шизов и здесь удостоили круто… определили!.. Алик и Олег… ну, этим-то поблажки нигде не будет. Дураки, как известно, вперед!.. Они оба в кузове — пристраивали одну к одной мчащиеся на них с припрыгом, пританцовывающие бочки. Эти железные с приплясом подлюги!.. Танцы с солярочкой! Ефрейтор Снегирев хотя и оберегал контуженных, но не сейчас. Не за счет танцующих бочек. Ефрейтор Снегирев здраво считал, что на то и лычка, чтоб привычка… Вкалывай, где стоишь!

Я жалел, что взял их на работу. Промах!.. Но и оправдание промаху было — ведь слышал я от врача, что физическая работа лечит контузию… От толкового врача слышал. Физический, мол, труд постепенно меняет лицо контузии. Один недуг уходит — другой проявляется. Исчезает другой — выныривает третий… Таков непростой путь врачевания. Самозаменяющиеся недуги… Так исходят травмы духа.

«Присяге верны! Автоматы при нас!» — вскрикивает Олег иногда, мол, оружие не бросили. Окаменевшее чувство вины… И хватается рукой за пустое плечо, хлопает ладонью… ищет… ищет автомат на своем плече. Автоматы мы у них, конечно, забрали и унесли сразу. Подальше. Поглубже. Туда же, где отдыхают автоматы солдат-грузчиков.

У Алика, кроме заикания, из внешних признаков только слезоточение. Из левого глаза. Без повода… Одна струйка, но практически непрерывная… Потихоньку… Течет и течет. Однако если бы только это… Внутри Алика невнятный страх. Целый букет страха из неизвестных цветочков. Алик как-то проговорился. Ему бывает страшно ни с того ни с сего. Его вдруг накрывает с головой темная волна. А из этой тьмы — вдруг россыпью желтые осколки. То ли солнца осколки, то ли луны. Как зайчики от маленького круглого зеркальца. Желтые кусочки света врываются ему прямо в глаза. В самые зрачки.

У мальца что-то там, в башке, слегка сдвинулось, это ясно.

Не при солдатах… Я вызвал их обоих к себе и предложил позвонить родным. Я расщедрился. Они входили в мою офис-квартиру заметно боязливо, стараясь не следить солдатскими сапогами. В жару это нетрудно… Почти на цыпочках.

Обалдели… Смотрели на мобильный телефон, как на чудо. Сто лет ни с кем не общались.

Олежка вдруг развел руками и сказал, что у него ведь никого. Мать и отец уже умерли. Да, да, так рано… Никого… Есть только дед, но Олежка едва ли вспомнит его телефон. Он вертел в руках трубку.

Зато Алик в нетерпении повторял, весь сразу взвинтившийся: «А у меня мама… мама… мама…».

Но именно Олежка телефон деда вспомнил. Он дозвонился в подмосковный поселок… Надо же!.. Вот только он не знал… О чем говорить. Ему слегка ударило в голову. Волнение… Их с дедом разговор никак не мог стронуться с места. «М-м-м, — мычал Олежка. — Дед, это я. Привет… М-м-м…» Дед тоже плохо его понимал.

Дед наконец спросил, придя в себя первым:

— Ну и ладно. Что ты там делаешь?

Стоя с Олежкой рядом, я хорошо слышал далекого деда — его мирный, спокойный, я бы даже сказал, сыто-спокойный, подмосковно-дачный голос.

— Воюю.

— А-а… В окопе, что ли?

— Не. На складе сейчас…

Дед, подумав, высказался:

— Ну и мудак.

— Почему?

— Ну, а баба? А девчонка у тебя есть?

Разговор, похоже, стремительно становился интимным, и я отошел на пару шагов.

Однако еще с минуту невыразительно в трубку помычав, Олежка уже дал отбой. Дед его ошеломил… Старый козел! И не подумал сказать солдату что-нибудь родственное… Сказал, что, пока пацаны воюют на складах, они, старые козлы, перетрахают девчонок.

— Живой у тебя дедок! — я засмеялся.

Трубку взял Алик, но вот его-то память как раз подвела. Он, вроде бы, знал номер. Он тыкал пальцем в цифры… Он, сколько мог, тыкал… Сердился. Вдруг шипел на случайный чей-то голос: «Да заткнись же!.. Брось трубку, кретин!.. Не тебе звоню!». Алик снова и снова пробегал пальцем по цифрам. Уже ощупью ища полузабытый номер… «Мама?! — спрашивал. — Мама?!.»

Он вдруг замер. Смотрел на трубку. Весь сокрушенный… Он словно знал, что чудо не для нас. Вот оно, в его руках, чужое чудо… Я вдруг подумал, что он шмякнет мою трубку о пол. Мне не понравились его глаза. Они наливались белым цветом.

Я протянул руку, а он не отдавал.