Владимир Маканин: Асан

Раз в колонне чин, ни бензин, ни соляру к боевым машинам цеплять не станут. Это ясно. Переждем.

Пальцем я слепо ткнул в мобильник, и — чудо — Хворь тотчас подсоединился. Но ограничился короткими фразами.

— Саша, не могу говорить про завтра. Про пацанов решено… Ты ведь знаешь, как и где.

И отбой. Но мне вполне хватило. Завтра … Про пацанов решено… Он все сказал.

Как — значит, колонну он будет перестраивать сам. Где — значит, перестраивать ее Хворь будет уже на выезде, в часе езды отсюда… В открытом поле… Чтобы машинам (боевым и грузовым) не кучиться и не толкаться бортами среди домишек.

Из обычной колонны, перестраивая ее машины, Хворь будет делать свою… будет лепить боевую колонну . Ноу-хау Хворостинина. Мне в это не вникать. Я только помню, что в случае нападения в узком ущелье эти проскочат сколько можно быстро, мгновенно, а эти, в хвосте, изобразив разбег, вдруг растянутся, удлинят колонну, станут ползти медленно, обстреливая и срезая под корень ближние кусты, как бритвой.

Перестройка колонны займет поутру десять минут. Ну, пусть семь-восемь. Для меня достаточно… За эти семь-восемь я вполне успеваю включить в колонну своих. (С разрешения Хворя, конечно.) Успеваю втиснуть пацанов хотя бы на БТР, на броню… Что мы не раз и делали — с людьми, с грузом.

Хворь с колонной выйдет из Грозного рано-рано утром. А мне (с пацанами) надо встать еще раньше. Затемно.

Завтра.

Отправить деньги жене — это сегодня. Это в Грозном.

Меж тем, поглядывая на карту-двухверстку Чечни, я прикидывал путь моих контузиков — путь колонны, которая по возможности доставит пацанов прямиком к своим.

Из их воинской части за номером 12 069 был уже давний запрос-заказ по складам на снайперские патроны. Трассеры у них (сказали) есть, а вот снайпера скучают. Один бы им ящик снайперских, и жизнь уже куда веселее!

Так что я только соединил — их пожелание и мой интерес. Заодно!.. Меня даже в пот слегка бросило. Отлично придумано, майор! — похвалил я себя.

Колонна, едва разгрузившись под Ведено, сделает (на обратном пути) маленький крюк. Крючок в неполных двадцать км — чепуха для боевых машин! — по грунтовке. Колонна проскочит эту давно скучавшую в/ч за номером 12 069… почти не останавливаясь… ну, на пять минут… ну, просто так остановятся… почти на бегу!.. ящичек давно просимых снайперских патронов… сбросят там патроны… ну, а еще на бонус… еще и презент для в/ч в виде двух их собственных, когда-то пропавших без вести солдатиков (отлично, а?..). Прибыли, вот они! Ура! Ура!

И, конечно, обоих там комиссуют.

А может, их даже оставят в части. Солдатики нужны… Если бы рядовой Евский ссался, а не слезы лил — тут бы на него орали! Комиссоваться, мол, хочешь, сука! Всех завонял!.. Тут бы и врачишка нос сунул в сторону нервного срыва… А если просто льет слезу? Только из левого?.. Так пусть утрется… Что им наши слезы!.. Крамаренко!

— Я, т-рищ майор!

— Ты помнишь?.. У нас на складе коробка где-то была с патронами для снайперов. Завалялась где-то.

— Не завалялась, Александр Сергеич… Обижаете… Коробка на своем месте.

Пятиэтажка, где встреча, отвратительна. Рядом с руинами… Рядом с парой грозненских пятиэтажек, совсем уж страшных… Но мне не до эстетики. Дело!.. Я шел по адресу, где меня ждала благодарная солдатская матерь. Дело, куда более важное для меня, чем сожженный бензовоз и чем окаменевший Горный Ахмет… С выставленной, как огромная фига, из машины рукой.

Деньги за Ахмета получены. Расчет полный. Руку не распрямить. (Ахметовская фига останется и в земле, когда вояку закопают.)

Полгода назад эта женщина, солдатская матерь по имени Женя, не смогла мне заплатить. Не получилось. А сынок вырученный — уже дома, уже рядом, это главное. Она теперь могла запросто меня кинуть. Вычеркнуть… Выбросить из памяти. Одним лохом больше — небеса это стерпят!.. Но она вернулась в свое родное Зауралье и собирала, копила, откладывала. Все эти семь или чуть больше месяцев.

Сын, выкупленный с моей помощью у чичей, уже жил-был с матерью рядом, уже полгода дома, сыт и в тепле, — чего же еще?!. Но вот ведь приехала. Привезла деньги. И саму себя тоже.

«Саму себя», по-видимому, тоже входило в оплату, она так считала. На войне, мол, нестерпимо хотят женщину. Потому и приехала она свежей, можно сказать, цветущей женщиной — только-только сорокалетней!.. А не задерганной замухрышкой, какой она (отчасти с умыслом) была здесь… На грязных чеченских дорогах… Она знала, что сейчас она видная. Она даже торопилась… Раньше, чем деньги… Отдать себя. Ей казалось, что так благороднее. «Деньги — навоз», — с тихой патетикой шепнула она мне, мужчине. Сияя глазами… Конечно, негромко… С учетом стен пятиэтажки. Как бы за стеной ее не услышали. За чужой стеной деньги могли значить другое.