Георгий Свиридов - Мы еще вернемся в Крым

Рудольф облегченно вздохнул, когда патруль покинул дом. Вытер вспотевший лоб. Пронесло! Перекрестился, мысленно поблагодарил Иисуса и Святую Марию. Облизнул пересохшие губы. А когда услышал имя генерала, встрепенулся и насторожился. Слушал, затаив дыхание.

Дядя Вильгельм жив! Жив!

Рудольф нервно улыбнулся. И ему не стоит рисковать собой, лезть черту на рога. Он снова вытер лоб. Надо вытерпеть, переждать, пережить последние часы пребывания в этой, будь она проклята, Феодосии! До спасительного вечера осталось совсем немного времени. Черт с ним, с этим русским боксером! Повезло ему! Пусть живет…

Рудольф осторожно и тихо, стараясь не шуметь, как ящерица, пополз в подземелье, свое спасительное логово.

Рудольф не закрыл крышку, оставил ее открытой, чтобы слышать все, что происходит в доме. Лара после ухода боксера с другом некоторое время сидела в одиночестве. Видимо, переживала встречу со своим чемпионом, а потом ушла на кухню и слышно было, как она там тихо напевала веселую песенку и мыла посуду. Нашла, чему радоваться! А Рудольф лежал, слушал ее радостное пение, грыз ногти и невольно задумывался о превратностях судьбы. Сколько переживаний выпало ему сегодня за один день! Узнал, что дядя Вильгельм жив. И узнал от кого? От врагов, от русских. Скоро за ним придут, чтобы его спасти. И кто придет? Мусульмане, враги христиан. А можно ли им верить? Не слишком ли он легко, опрометчиво доверяется татарину Осману и его сородичам? В голове одна за другой возникали тревожные мысли, страхи и опасения. Не возьмут ли татары его в плен и не станут ли требовать крупного выкупа?

Все может быть. Такие случаи бывают. Сам читал. У дяди Вильгельма великолепная библиотека. Рудольф невольно вспомнил книгу барона де Тотта, побывавшего в Крымском ханстве и посетившего именно Феодосию, тогда носившую название Кафа, в 1769 году, где барон описывал возвращение крымских татар после набега на Подолию, очевидцем которого он был:

«Пять или шесть рабов разного возраста, штук 60 овец, около 20 коров или волов, – обычная добыча одного татарина. Головки светловолосых детей выглядывают из грубого кожаного мешка, привязанного к луке седла; молодая русоволосая женщина или девушка сидит впереди, поддерживаемая левой рукой всадника, мать ее сидит сзади на крупе лошади, за спиной – отец или муж на одной из запасных лошадей, сын на другой запасной, а овцы и коровы впереди.

В Кафе, в центре города, ближе к порту, расположен невольничий рынок Кан, что в переводе с тюрского обозначает “Кровь”. Татарские набеги заканчивались доставкой плененных на невольничий рынок. Рынок в Кафе – самый крупный работорговый рынок в Европе. Обширная территория обнесена высоким забором, крепкие дубовые ворота выходят к морю, где на пристани пришвартованы корабли. На самом рынке имеются объемные подвалы, полуподвалы для невольников. По тогдашним деньгам, здорового мужчину продавали за 120 таньга или русских рублей, самого тщедушного, тощего за 50. А когда бывал в Москве, у русских можно было корову купить за 60 копеек…»

А как сложится его, Рудольфа, судьба? Сколько марок потребуют за его выкуп? В благородство и бескорыстность татарина трудно было поверить.

В штабе 44‑й армии, как обычно, людно и шумно. Он похож на растревоженный муравейник. Серо-зеленые армейские командирские шинели, черные шинели и бушлаты моряков, серые ватники пехотинцев. Двери постоянно хлопали. Одни военные входили, другие выходили, в коридоре о чем-то спорили, что-то обсуждали. Командиры с лейтенантскими и капитанскими кубарями на петлицах, с папками или бумагами в руках, деловито и спешно двигались, появлялись и скрывались за дверьми комнат. Слышался монотонный стрекот пишущих машинок.

Вадим Серебров еле успевал вскидывать ладонь, отдавая честь старшим по званию. Рядом прошли два генерала, о чем-то оживленно разговаривая. Серебров узнал их. Командир корпуса генерал-лейтенант Дашевич, высокий, пожилой, и командир стрелковой дивизии Мороз, осанистый, в годах, профессор из военной академии. Его дивизия прикрывает Феодосию с западной, самой опасной, стороны. Приветливо улыбаясь, здороваясь почти со всеми, прошел Комиссаров, член Военного Совета.

Штаб армии жил своей напряженной жизнью, однако Серебров как-то невольно уловил изменения, которые произошли за эти последние дни. Если раньше, неделю назад, в воздухе витал дух победного настроя, на лицах, даже усталых, почерневших от недосыпания или пороховой гари, светились улыбки, звучали бодрые голоса, теперь голоса звучали приглушенно, а вместо улыбок на лица легла серьезная озабоченность, хмурость. И по этим приметам Вадим Серебров догадывался, что дела на передовой складываются не лучшим образом. Наступление не получает развития.