Георгий Свиридов - Мы еще вернемся в Крым

А что получилось в ходе боев, в дни обороны Севастополя? Этими своими минными полями черноморцы сами себе резко ограничили возможности, затруднили проход своих же кораблей в осажденный Севастополь. Не имея возможности широко маневрировать, они становились добычей немецких бомбардировщиков. Были случаи, когда свои боевые корабли подрывались на своих минах…

Потом еще один промах.

Тогда, в те опаленные тревогой последние дни октября 1941 года, он, Октябрьский, командующий Черноморским флотом, послал по спецсвязи шифрованную телеграмму в Москву, в Ставку, полную отчаяния и безнадежности. Он хорошо помнит написанные им строки:

«Положение Севастополя под угрозой. Противник занял Дуванкой, наша первая линия прорвана…»

В телеграмме он подчеркивал срочную необходимость перевода штаба флота и руководство флота на Кавказ, в Таупсе, а также вывода боевых кораблей в кавказские порты и предлагал в спешном порядке перевести туда же все запасы и военные склады… И сам командующий со штабом флота, опережая события, не ожидая указания из Москвы, на флагманском крейсере отбыл в Новороссийск..

Но из Москвы, из Ставки Верховного главнокомандующего за подписью Сталина пришла строгая Директива:

«Севастополь не сдавать ни в коем случае и оборонять его всеми силами!»

А заодно и приказ ему, адмиралу, немедленно вернуться в Севастополь и лично возглавить оборону.

И более полугода Севастополь героически держался, перемалывая немецкие дивизии и полки…

Того, чего адмирал так боялся, чего опасался полгода тому назад, в октябре 1941 года, именно то и происходит сейчас, в эти последние знойные дни июня: немецкие подразделения врываются в город… Снаряды уже рвутся на берегу Южной бухты, у входа в штаб флота.

А при строительстве, у штаба флота, расположенного в скале, не было предусмотрено в плане пробивать второй, запасной выход.

Адмирал задумчиво прошелся по кабинету, взглянул на красную кожаную папку с важными документами. Там лежала телеграмма от командующего Кавказским фронтом маршала Советского Союза Буденного, в которой тот подтверждал изданный ранее приказ, что из Севастополя эвакуации не будет. Адмирал знал наизусть ее содержание:

«Ваша задача остается прежней – прочная оборона. Дальнейший отход прекратить! Буденный».

Филипп Сергеевич снял трубку, позвонил Моргунову, начальнику береговой обороны:

– Как с запасным?

– Помещения готовы. Флотские связисты установили еще две мощные рации к тем, которые уже действуют на тридцать пятой, – ответил Моргунов.

Октябрьский, слушая доклад Моргунова, мысленно чертыхался. Надо же такому случиться! Командир мощной 35‑й береговой башенной батареи капитан Лещенко, человек упрямый и своенравный, никогда не был в числе тех, кого ставил в пример, кого любил, поощрял и награждал командующий флотом. А вышло, что именно у него, в подземных казематах батареи, адмирал будет иметь последнее прибежище.

В военной прокуратуре, когда стало известно о том, что немецкие подразделения вышли к Северной бухте, среди сотрудников началась тихая, скрытая паника. Перед лицом надвигавшейся опасности подспудно возникала скрытая борьба между сотрудниками за личное выживание. Каждый думал только о том, как бы найти убедительную и вескую причину, чтобы с попутным кораблем отплыть на Большую землю. Но внешне это ни в чем не проявлялось, а наоборот, в аппарате кипела деятельность, создавалась видимость деловой активности. Еще сохранялся внешний лоск всемогущей организации, стоявшей особо и распространявшей свою власть над всеми.

Виталий Давыдович Чернявинский, начальник отдела военно-морской прокуратуры, одним из первых почувствовал, что в Севастополе земля горит под ногами и пора, пока не поздно, сматывать удочки. Он так и подумал: «земля горит под ногами» и «пора, пока не поздно, сматывать удочки». Но серьезного основания хотя бы на примитивную «временную командировку» в Управление флотом, которое находилось в Новороссийске, не находилось. Виталий Давыдович закрылся в своем кабинете. На письменном столе стопкой громоздились папки с текущими уголовными делами. За спиной, в крупном сейфе, лежали такие же папки. Многих дезертиров, пойманных провокаторов, засланных разведчиков, разоблаченных шпионов, самострелов, трусов, мародеров и паникеров, чьи дела сохранялись, уже давно не было в живых, их, по жестким законам военного времени, расстреляли. Остались лишь листы допросов, свидетельских показаний, решения суда да акты исполнения приговора.