Николай Далекий - Ядовитое жало

Правда, Юра собрался еще раз побывать на поляне и даже вычертить, как передвигались по ней Москалев и Ковалишин, когда увидели друг друга и завязали перестрелку. Но для этого нужно было время, а свободного времени у Юры не выпадало. Что же касается Серовола, то он Юру об этом деле не расспрашивал, точно забыл, какую задачу поставил перед помощником.

Сразу же после ухода группы Ковалишина к начальнику разведки был вызван Чернецкий, затем ― его «сестра», повторившие каждый в отдельности свои рассказы об усыпляющем действии таблеток. Снотворные таблетки, видимо, всерьез заинтересовали Петровича, потому что он сам проверил, как они растворяются в воде и самогоне. Юру Коломийца тут же послали за Когутом–Горбанем, и когда фальшивый Когут был приведен, заставили его выпить «по случаю предстоящей операции». Когут–Горбань был обрадован оказанной ему честью, выпил залпом полстакана самогона, не заметив даже, что в других стаканах была налита чуть замутненная под цвет самогона вода. Ровно через семь минут на него напала зевота, он начал таращить осоловелые глаза, видимо, не совсем хорошо понимая, где он находится и что происходит вокруг, а на десятой минуте брякнулся головой о стол. Убедившись, что Когут–Горбань спит мертвецким сном, Серовол приказал дежурившим почтарям перетащить его в клуню.

В ту же ночь Серовол вместе с почтарем Васей Долгих выезжал куда‑то, а утром едва очухавшемуся фальшивому Когуту был устроен первый допрос. Незадачливый воспитанник Ганса ― Комаха плакал, каялся, оправдывался. Он клялся, что Ганс, посылая его в отряд, не требовал, чтобы он передавал информацию или чем‑либо другим вредил партизанам. Перед ним будто бы поставлена совершенно иная задача ― капитально укрепиться в отряде, добросовестно выполнять все приказы командиров, завести дружеские отношения с ними и встретить конец войны с незапятнанной репутацией храброго, заслуженного советского партизана. Только тогда будто бы должна была начаться его настоящая работа, которую Ганс обещал щедро оплачивать. По требованию Серовола, Комаха тщательно вычертил план кабинета Ганса, указав место, где стоит сейф, в котором шеф хранит документы.

Комаху посадили в погреб и приставили к нему часового.Вечером начальник разведки, оставив Юру на хозяйстве, укатил куда‑то с Петровичем и Сергеем на той самой бричке, которую пригнал в отряд Чернецкий. Сергей, поправив на голове кубанку, махнул рукой на прощание, и Юра еще раз увидел блеснувшие под усами прекрасные белые зубы.

Вернулся Серовол под утро, один. Он передал Юре мешок и попросил аккуратно сложить находящиеся в нем вещи. Это была одежда Сергея ― его кубанка, китель, галифе, сапоги. Юра не очень‑то удивился частенько люди, уходившие на задания, одевались по–иному, чем обычно. Изумило его другое ― выпавшие из кубанки какие‑то странные, слипшиеся волосатые предметы. Юра поднял их, поднес к окну, расправил и ахнул. В его руках были усики и бачки Сергея, оказавшиеся искусным произведением какого‑то театрального парикмахера.

— Что, Юра? — заметив замешательство своего помощника, спросил Серовол. — Неужели так и не догадался, что Сергей — женщина? Тоже мне разведчик. Впрочем, хорошо — если ты не заметил, то другие и подавно. Кстати, как у тебя идут дела с версией, какую я просил разработать?

— А никак, товарищ капитан, — ответил Юра. Он все еще смущенно рассматривал бачки и усики «Сергея».

— Тогда давай Комаху ко мне, я с ним побеседую, а ты садись на велосипед и дуй на ту» самую полянку. Помнишь, как, по словам Ковалишина, развивались события?

— Конечно.

— Вот разложи гильзы там, где они лежали, и измерь все растояния шагами. Повторишь путь Москалева, путь Ковалишина с того момента, как Ковалишин увидел вылезающего из кустов Москалева, и сравнишь все это во времени.

Юра снова был потрясен. Он догадался, что Серовол еще там, на поляне, усомнился в правдивости рассказа Ковалишина. Обстоятельства гибели Валерки, еще секунду до этого казавшиеся Юре такими ясными, точными, определенными снова обрели таинственность, стали загадкой.

Ганс уже целую неделю вел трезвую и благонравную жизнь, которой могли бы позавидовать многие баптистские проповедники, и по этой причине ходил злой как черт. Во время операции на улице святой Терезы, удачно выполненной бандитами Канчука, был совершенно случайно убит какой‑то полицай. Начальник местной полиции поднял по этому поводу шум и вой, и Ганс, не долго думая, заехал ему в физиономию. Это бы сошло ему с рук, но в следующую ночь он снова отличился. Ганс так напился вместе со своими солдатами–охранниками, что они, наткнувшись на пост, охранявший железную дорогу, затеяли с пьяных глаз перестрелку. В результате один солдат был убит, другой ― ранен.