Николай Далекий - Ядовитое жало

— Ты гад, Валерка, если не брешешь… — тихо заговорил Юра, не отрывая взгляда от лица Москалева. — Ты — сволочь, каких нет. Подлец! Таких, как ты… Ну, скажи, что ты сбрехал. Ведь сбрехал, правда?

Вспышка ярости сменилась у Валерия апатией, он опустился на скамью, сказал подавленно:

— Не ругайся, Художник. Сам знаю, как меня можно назвать. Говорю тебе — зови Третьего. Сбегай. А то ведь могу исчезнуть… Возьму да и отправлюсь в мир иной. Ищите тогда… Прикончу одной пулей всю эту карусель.

— Не надо, Валерка! — поняв, о чем говорит Москалев, засуетился Юра. — Я сейчас, я приведу.

Он схватил кепку и бросился к дверям.

— Сумку! Сумку возьми! — закричал ему вслед Валерий, показывая на забытую Коломийцем на скамье сумку.

Юра торопливо вернулся, чтобы взять сумку, растерянно, но благодарно кивнул головой Москалеву, снова бросился к дверям.

— Растяпа… — недовольно пробормотал Валерий, охватывая руками склоненную к коленям голову. — Набрал капитан помощников.

Серовол доложил командованию отряда о появлении «сиамских близнецов» и возвращении Ореста Чернецкого. После горячего обсуждения было решено согласиться с предложением начальника разведки и в течение ближайших дней никаким особым испытаниям «близнецов» не подвергать, а ограничиться лишь тщательным наблюдением за ними. Известие о возвращении Чернецкого и действительной причине его отлучки из отряда вызвало нескрываемую радость у всех. Даже Высоцкий, разрабатывавший свою версию о причинах исчезновения бойца, охотно с нею распрощался.

— Сдаюсь! заявил он, шутливо поднимая руки вверх. — Это тот случай, когда приятно быть побежденным.

Но Чернецкий самым возмутительным образом нарушил дисциплину и должен быть наказан. Такую партизанщину нужно пресекать.

— Да, но ведь недаром говорится — победителей не судят, — засмеялся комиссар.

Бородач долго осматривал привезенные Чернецким документы, оружие, личные вещи убитых полицаев и гитлеровца, хмыкал, качал головой и наконец спросил у начальника разведки:

— Считаешь, дело ясное?

— Ясное, Василий Семенович.

— Ну, тогда зови его.

Через минуту Чернецкий вслед за капитаном вошел в хату и с виноватым видом остановился у порога.

— Подойди ко мне, казак, — поманил его пальцем Бородач.

Боец оглянулся на начальника разведки, как бы прося о заступничестве, и, стиснув зубы, решительно подошел к командиру. Бородач не спеша взял его обеими руками за уши и основательно потрепал их.

— Это, орел, за нарушение дисциплины. В следующий раз за такие художества отдадим под суд. А это за смекалку, отвагу и ловкость.

Командир отряда обнял Чернецкого, поцеловал его в щеку.

— Молодец! Иди отдыхай!

Боец понял, 7что большего наказания ему не будет, и, счастливый, с пунцовыми ушами, с выступившими от боли слезами на глазах пулей вылетел из штабной хаты.

Бородач повернулся к начальнику разведки.

— А как же все‑таки с ответом на главный вопрос: кто тот, что работал на Гильдебрандта, и каким способом он переправлял свои донесения? Ты нам это когда‑нибудь объяснишь?

— Не теряю надежды.

— Надежды юношей питают…

— Знаю. Но ведь это же, Василий Семенович, словно иголку в стоге сена искать. Легко?

В сенях, где находился часовой, послышался шум, перебранка, и в хату вскочил запыхавшийся Юра Коломиец. Закрыв двери поплотней и оглядевшись, он торопливо подошел к Сероволу и зашептал ему что‑то на ухо.

— Тайны секретной службы… — шутливо прокомментировал происходящее Колесник.

Серовол выслушал своего помощника и отшатнулся от него. Сердито, почти гневно спросил:

— Он пьян?

— Нет, — ответил Юра. — Он психует. Говорит, если не приведешь капитана, — застрелюсь.

— Капитан, может быть, вы все‑таки объясните… — ядовито начал Высоцкий.

— Товарищи, — встревоженный Серовол обвел взглядом командиров. — Москалев заявил, что он был заслан в наш отряд как немецкий шпион.

Все точно окаменели, и на несколько секунд наступила та полная тишина, какая бывает после разрыва бомбы. Бородач первым пришел в себя, не поверил, разозлился.

— Ерунда! Мы начинаем подозревать самых лучших бойцов отряда. Домбровский… Чернецкий… Сейчас дошла очередь до Москалева. Да он радистку спас, от позора нас всех избавил… Комиссар, прошу тебя, пойди сам, разберись.

Москалев сидел в прежней позе ― сгорбившись, охватив голову руками. Увидев Колесника и Серовола, он поднялся на ноги и принял стойку «смирно». Кожа у его глаз покраснела, он смотрел на командиров тоскливо, точно обреченный.