Михаил Сухачёв - Небо для смелых

Женя вывел машину из разворота, переложил в другой крен, потом еще и еще. Так же осторожно он немного потерял, а потом набрал высоту. Ну да, слушается же! Это совсем нормальный самолет!

Саввов дал знак передать управление. Самолет резко стал снижаться в глубокой спирали. Жене показалось, что еще очень далеко до земли, но вот лыжи стукнулись о снег, самолет слегка подскочил и заскользил по снегу. На большой скорости они зарулили на заправочную линию.

— Товарищ инструктор, учлет Птухин. Разрешите получить замечания!

Густые черные брови Саввова поехали вниз, а из-под них лукаво мелькнули темно-карие глаза.

— Получишь потом, а пока иди обсушись в каптерку.

Стоять было глупо. Птухин повернулся. Настроение испортилось. «На что он намекает?»

Сначала все шутили, а потом какой-то злой неотвратимостью стало совпадение морозных дней с очередью Лепиксона отмывать обшивку самолета от послеполетного нагара. Зима в конце 1923 года была морозной. И если на градуснике ниже минус 25, непременно самолет моет Лепиксон.

Сегодня опять очередь Лепиксона, поэтому к обеду начала понижаться температура. Он заранее прикидывал, сколько раз придется сбегать за горячей водой, чтобы оттереть, будь она трижды неладна, копоть. Учлет с досадой смотрел на непреклонно опускающийся столбик ртути: «Хорошо бы нарушить эту проклятую связь. Помыл бы машину кто-то другой. Например, Птухин. Правда, Женя — командир группы и к тому же почти полностью сам готовит самолет к полетам. Но это благороднее, чем волочить примерзающую тряпку по заляпанным маслом и копотью бокам самолета. Да и таскать самолет за хвост на своем горбу в наказание за грубые посадки Птухину тоже не приходилось. Везет ему чертовски. Если есть на земле справедливость, то Женька должен сесть когда-то плохо и испытать унизительное наказание: тащить тяжелый самолетный хвост… — Лепиксон опять посмотрел на термометр. — Скорее бы Борман закончил оставшиеся два полета, пока не стало опять минус двадцать пять».

Борман сел неважно. В конце пробега вместо заруливания на стоянку инструктор выключил мотор, и тотчас из кабины пулей вылетел Саша. Он подскочил к стабилизатору, залез под него на четвереньки, и… как уже кому-то цитировал Птухин: «Старый бес под кобылу подлез, поднатужился, поднапружился…»

Группа ринулась толкать самолет. Это тоже требование Саввова, которое называется у него воспитанием через сочувствие к ближнему. Однако хвост держать он не позволил никому, кроме Бормана. А до стоянки добрых пятьсот метров!

— Что, ругал? — обступили ребята, когда Саша затащил самолет.

— Нет, сказал: «Отбуксируешь самолет, помоешь его и свои уши, чтобы лучше слышать указания инструктора».

Это был первый день зимы, когда мороз достигал 25 градусов, а самолет мыл учлет Борман.

Лютые январские морозы 1924 года отбивали охоту летать даже у таких одержимых, как Птухин. К радости начальника учебной части, морозы позволили значительно продвинуть политучебу. Давно изжившая себя программа «36 бесед», поверхностно объяснявших революционное движение, историю, экономическую географию СССР, политэкономию, из-за недостатка времени сводилась к объяснению заголовков тем. Появилась наконец, и возможность наверстать ослабленную общественную работу. С этой целью Толмачев собрал активистов школы у единственной на всю большую казарму печки. Она, как костер в пещере доисторического человека, не угасала ни днем, ни ночью. Изредка посматривая в листок, расстеленный на колене, военком инструктировал тех, кто завтра пойдет по деревням с газетами «Известия ВЦИК», «Правда», «Беднота», с передвижной библиотекой, с информацией о болезни товарища Ленина, с докладом о работе Добролета [Добролет — Добровольное общество содействия развитию Гражданского воздушного флота], Доброхима [Доброхим — добровольное общество содействия развитию химической промышленности], Общества друзей воздушного флота. Одной из тем бесед была агитация населения за сбор средств на постройку самолетов.

Беседа закончена, можно и расходиться, но холод в казарме отбивал желание уходить от пышущей жаром печки. К военкому быстро подошел начальник школы и, наклонившись, срывающимся голосом произнес фразу, парализовавшую всех: «Ленин умер!»

Всю ночь никто не ложился спать. Говорили о Ленине. «Как же дальше? Кто его заменит? Что будет с Республикой?»

Через день школа командировала в Москву лучших учлетов для прощания с вождем мирового пролетариата. Среди делегатов был и Женя Птухин.