Егор Лосев - Резервисты

— Ты где таскался, я хара! [38] Я хара — ты, дерьмо (ивр.). — возмущенно заговорил толстый.

Отвечать Даньке не хотелось, тем более этому уроду, и он просто презрительно сплюнул в ответ.

Вскоре взревел позади «нун-нун», подкатил к КПП и лихо, с заносом, тормознул. Из кузова, солидно и не торопясь, выбрались два ефрейтора.

Разводящий проверил оружие, тыча мизинцем в патронник. Угостился у дедов сигаретой и уехал, загрузив в кузов сменившихся.

Один ефрейтор, высокий и тощий, уселся в будке, пристроив оружие на животе. Второй потянулся, вдыхая ночной воздух, повел широкими плечами. В вороте куртки четко виднелись полоски тельняшки. Данька его немного знал, ефрейтора звали Сева, служил он в оружейке, будучи оружейником или кем-то вроде того. Позавчера они с Филей помогали ему перекладывать по стеллажам тяжеленные пулеметы. Тогда же и выяснилось, что они все трое питерские.

— Здорово, земеля, — зевнул Сева.

— Здорово.

Сева клацнул прикладом «Глилона», сложил-разложил, потом снова сложил и полез в будку. Данька сдвинулся с места, переставляя замерзшие ноги.

Деды о чем-то трепались внутри. Протарахтел в ночном небе вертолет.

Данька не любил предутренние смены, не зря на флоте их называют «собачьими вахтами». После такой смены уже и не поспишь, целый день потом ползаешь, засыпаешь на ходу. Да еше протяжные вопли муэдзина…

Где-то в кустах засвистел сверчок, другой сверчок откликнулся за дорогой.

Сон и усталость накатывали волной. Данька открутил крышку фляги, глотнул, чувствуя, как разливается по телу тепло.

Первые капли дождя зашлепали по асфальту. Данька выматерился, нахлобучил капюшон плащ-палатки. Вообще с матюгами дело обстояло плохо. До армии он, конечно, ругался, но как-то не так часто. А тут… матерились все постоянно, на всех известных языках. Раньше Данька недооценивал тот огромный запас ругательных слов и выражений, что отложился в голове после четырехлетнего школьного общения с детьми со всех уголков СССР, а здесь как поперло.

Иногда он ловил себя на мысли, что в высказанном предложении приличными оставались лишь союзы. Телефонный разговор с родителями превращался в комедию, с паузами, запинаниями и «блинами» через каждое слово.

Хрюша в этом отношении не стеснялся, резал в трубку как оно есть, видимо, предки относились к мату с пониманием, а Данька не мог, гнилая интеллигентская натура не позволяла.

Чай остыл и уже не грел. Зато дождь усилился, косо поливая шоссе и кусты. За дорогой протяжно запел муэдзин, нагоняя тоску. Его поддержат еще один.

В будке скрипнуло окно:

— Алле, земеля! — Сева высунул голову в образовавшуюся щель. — Заползай, погреешься.

В теплом нутре будки тихонько напевало радио, гудела под столом печка. Севин напарник дремал, прислонившись к стенке.

— Спасибо… — Данька с трудом уместился между дверью и стульями. С плащ-палатки натекла лужа.

— Курить нету? — поинтересовался Сева, разворачиваясь вполоборота.

— Нету…

— Плохо. Ты где живешь-то?

— В Петах-Тикве.

— Смотри-ка, почти рядом, а я в Пардес-Каце. А кого из пацанов знаешь?

— Ну… Литовца, Бородавку, Наца…

— Гену-Афганца знаешь?

— Знаю…

— Мой кореш.

Гена-Афганец числился местной достопримечательностью, вроде столетнего эвкалипта, растущего в центре города рядом с мемориальной доской. Светловолосый амбал со сбитым набок носом и поломанными ушами, он воевал когда-то в Афганистане, где заработал сильную контузию. В трезвом состоянии Гена ничем не выделялся, но вот «под газом» он, словно локатор ПВО, впадал в состояние поиска достойного соперника для спарринга. Может, где-то в городке таковой и имелся, но до поры скрывался. Гена же руководствовался принципом льва в публичном доме: раз нет львицы — кошек насыпьте на сто рублей, то есть старайся компенсировать качество количеством.

Особенно Гене полюбилось кафе «Крещатик».

То ли сам он приехал с Украины, то ли публика там отдыхала подходящая.

С полгода назад в кафе забрел за сигаретами израильтянин, показавшийся Гене достойным соперником. Иврит Гена знал не очень, но настоящие мужчины понимают друг друга без слов. От первого удара израильтянин увернулся, и «Крешатик» лишился картины «Днепр в половодье». Неизвестно, как сложился бы первый раунд, у израильтянина под футболкой ясно вырисовывалась кобура с «Йерихо», но Гена споткнулся об подвернувшийся стул, и соперник бежал. Бежал недалеко. До телефона-автомата, по которому состоявший в местном аналоге народной дружины израильтянин вызвал наряд.