Егор Лосев - Резервисты

Посиделки подходили к концу, водки в бутылке плескалось меньше половины.

Леха набулькал по стаканчикам очередную порцию. Из колонок неслись слова «Черного тюльпана»:

— Шухер! — шепнул Генка. — Бомба тащится!

— Бомба свой пацан! — сказал кто-то.

— Точняк, махни ему, пускай с нами выпьет! — поддержал сквозь дым другой голос.

Бомба откинул полог палатки и тут же получил из рук Генки стаканчик с водкой. Хусам помахал рукой, разгоняя дым, оглядел скромную закусь, тоскливые физиономии, помрачнел, заметив вырезки на стуле и свечи. Уперся взглядом в стоящий на койке магнитофон и гору дисков рядом с ним. Бомба отставил стакан и шагнул к койке. Поворошив диски, он выудил один, сунул вместо Розенбаума и включил. В палатке повисла тишина, а затем ударил так понравившийся ему в прошлый раз марш. Всколыхнулась плотная ткань палатки, качнулись огоньки свечей. На этот раз аккорды звучали не так сокрушительно, как на параде. Марш вызывал в душе торжественную настроенность и пронзительную грусть, напоминая о том, как совсем недавно печатали шаг на плацу: те, кто сейчас комкал в руках стаканчики с водкой, и те, чьи лица смотрели из черных рамок газетного листа.

Пару минут Бомба удовлетворенно слушал грохот «Прощания славянки» в тесном пространстве палатки, затем поднял стакан и произнес:

— Лехаей эле ше хазру! Лехаехем, хевре! (За вернувшихся! За вас, пацаны! — ивр.)

«Махсом» можно перевести как блокпост, или как КПП, можно придумать еще какое-то название, но все равно не удастся передать все, что всплывает в голове при слове «махсом». За три года армии и за пять лет службы в резерве я наелся «махсомов» сполна. Я стоял на блокпосту в Газе, когда главным палестинским оружием были камни, а палестинской полиции не существовало в природе. Я истекал потом на «махсоме» в иорданской долине, когда столбик термометра подбирался к 50 градусам, а бронежилет, каска и ботинки «берцы», казались изобретением инквизиции. Если на горизонте возникала машина, приходилось трясти головой и тереть глаза, чтобы понять, что это не мираж в плывущем горячем воздухе между красными скалами Иудейских гор и синей гладью Мертвого моря.

Я торчал на КПП в Мардж-Аюне, в Ливане, на подъезде к штабу ЦАХАЛя в «зоне безопасности». Меня угораздило быть на «махсоме» под Шхемом в 96-м, когда палестинские полицейские решили, что автоматы им выдали только для одной цели: убивать евреев, и с воодушевлением начали палить в нашу сторону.

После вывода войск из Ливана я попал на сборы, на «махсом» в деревне Раджар, половина которой была на ливанской территории, а половина на нашей, и чтобы попасть домой, жителям приходилось терпеть тотальный обыск.

Вот сейчас, на закате, я сижу на вышке, на крыше очередного «махсома», над обложенной блоками палаткой. В этой бетонной коробке, обмотанной маскировочной сеткой, вообще-то позиция снайпера, но снайпер у нас всего один — Санек, не сутки же ему здесь сидеть. Вон он, внизу, как раз умыться выполз, после ночного дежурства. Санек еще на срочке в нашем взводе снайпером служил, именно он попал в голову палестинскому полковнику в 96-м. Тогда мы все утро перестреливались с палестинцами, хотя за день до этого вместе с ними патрулировали и в перерывах пили кофе, а с утра они вдруг взбесились. Наш комбат договорился с палестинским полковником по рации о встрече. Сошлись они на шоссе, каждый нес белую тряпку. Палестинец приблизился и без разговоров всадил в батю пол-рожка, а Сашок снес «полкану» голову.