Василий Веденеев - Дорога без следов

Сразу же ушла в сторону умозрительность названий населенных пунктов, рек, дорог и четко прорисовался путь сюда, к своим. Да, но этот путь надо было осмыслить с точки зрения разведчика и контрразведчика, опираясь на то, что сделали до Волкова Козлов и другие допрашивавшие перебежчика сотрудники.

— Думаешь, его тащили, как козла на веревке? — недобро прищурился Ермаков.

— Могли и везти, а время от времени выпускать, так сказать, «на вольный выпас», давая возможность появляться в деревнях и на лесных хуторах, ночевать там, расспрашивать о дороге, просить помощи, — пояснил свою версию Волков. — Потом снова везли ближе к фронту, и все повторялось сначала. Они торопились доставить его к нам.

— Тогда он — хорошо подготовленный немецкий агент, — откинулся на спинку стула генерал. — Но представь себе, что все мое существо, опыт человека, разведчика и ум чекиста восстают против такого предположения. Согласен, что бежать, а потом перейти фронт, отмахав почти полтысячи верст, совсем не просто, однако загвоздка здесь, как мне представляется, в чем-то ином. Ты знаешь, что в Немеже окопались наши старые знакомые — фон Бютцов и прибывший туда из Берлина Бергер, признанный мастер провокации и дезинформации. Если они решили подсунуть нам липу, то не станут делать это столь грубо. Слобода чист, особенно если он «конверт» для жуткой политической дезинформации, имеющей дальний прицел и служащей началом сложной многоходовой операции. Для роли такого «конверта» Бергер и Бютцов подберут человека, которому мы не сможем не поверить. А Слобода просто идеальный вариант — бывший пограничник из войск НКВД, партизан, бежал из камеры смертников… Нет, что-то не так в твоих построениях, хотя в них есть весьма рациональное начало. Слушай, а если они, оставаясь в тени, просто помогли ему дойти до фронта? Но как тогда с информацией об измене, с гибелью людей, прикоснувшихся к ней, усиленными розысками беглеца, карательными экспедициям по уничтожению партизан, выжиманию их из этого района? Слобода именно тот человек, за кого себя выдает, вернее, не выдает, а он и есть он. Это проверено и перепроверено десяток раз. Ошибка исключена. Вот тебе и надо, вместе с Павлом Романовичем Семеновым, проверить все на месте. Семенов тоже бывший пограничник, служил в тех местах, хорошо подготовлен, работал с тобой по связи с Марчевским, поэтому выбрали тебе в напарники именно его.

Открыв лежавшую перед ним папку, генерал достал бумаги, скривив губы, перелистал их, бегло просматривая строчки документов.

— Сушков тоже практически вне подозрений. Кстати, тут на тебя телегу прикатили о связи с некоей Антониной Дмитриевной Сушковой, дочерью врага народа. Что скажешь?

— Подписал Первухин? — криво усмехнулся Антон. — Ее отца реабилитировали перед войной.

— Знаю, — вздохнул Ермаков. — Ее родитель и есть тот самый переводчик Дмитрий Степанович Сушков, которого повесили во дворе тюрьмы СД в Немеже. Такие, брат, пироги.

«Тугой узелок, — подумал Волков, чувствуя, как неровными толчками забилось сердце в груди и взмокли ладони. — Круто заворачивается дело. И что я, дурак, не догадался, когда изучал материалы? Хотя мелькала мысль, но отмахнулся от нее, сочтя простым совпадением, а оно вон все как повернулось».

— Она мне жена, — глухо сказал он, глядя в пол. — Пусть мы не венчаны и не расписаны, но жена.

— Понимаю, — отвел глаза в сторону генерал, — но предлагали снять тебя с задания. Не бабку-селянку на базаре отправляетесь спросить о пропаже гуся или свиньи, а Бергер и Бютцов тебя знают, и в этом еще одна причина. Могут возникнуть непредвиденные осложнения.

— Вы же сами упоминали о сжатых сроках, — напомнил Антон. — Кто успеет подготовиться вместо меня?

Ермаков бросил документы в папку и сердито захлопнул, прижав сверху толстой ладонью:

— Я тебя отстоял, но учти, что все не шутки! Знаю, — отмахнулся он от порывавшегося что-то сказать ему Волкова, — знаю, что она не видела отца практически с момента рождения, все знаю. Знаю, как доверял ему Чернов, знаю, на какой риск шел этот немолодой, искалеченный судьбой и людьми человек, оставаясь в оккупации. Знаю и понимаю ее, его и тебя. Боюсь другого: твоей предвзятости! Сознательно говорю тебе все, как попу на исповеди в детстве не говорил. Сейчас в наших руках честь и жизнь не только командующего фронтом, но и многих других людей, и я хочу, чтобы ты понял всю тяжесть ответственности и не искал легких путей, стараясь обелить свою суженую-ряженую.