Бруно Сюткус - Железный крест для снайпера. Убийца со снайперской винтовкой

На пятый день меня выпустили. Я был мертвенно-бледен и едва мог стоять на ногах. Я отправился на местный рынок, надеясь продать свой плащ и купить на вырученные деньги немного хлеба. Ко мне подошел какой-то человек и поинтересовался, не немец ли я. Когда я ответил утвердительно, он пригласил меня в свою хату, в которой жил вместе с женщиной и ребенком. Мой новый знакомый назвал свою фамилию — Кербер. Он был поволжским немцем, отбывшим срок в исправительно-трудовом лагере. Его в свое время разлучили с женой и детьми и сослали в Сибирь. Он поделился со мной едой и кое-какой одеждой, хотя у него самого практически ничего не было.

Я отправился в двухдневное путешествие обратно, к Антонине. Она посоветовал мне на будущее держать язык за зубами. «Ты тут ничего не изменишь и ничем не пробьешь их властность и высокомерие», — сказала она мне.

Наступило время сбора урожая. Меня отправили жать и связывать в снопы зерновые и отвозить их на молотилку. Молотьба продолжалась до трех утра, после чего нам давали пятичасовой отдых.

Пришла осень, время посадки картошки. На эту работу отрядили даже женщин и детей. Надо было засадить 200 мешками 15 гектаров земли. Почва была богатая, плодородная, но неухоженная и, таким образом, малоурожайная. Семенную картошку сажали глубоко, но не окучивали, и поэтому урожаи были крайне скудными. 5 сентября ударили первые ночные заморозки. Нам приказали побыстрее заканчивать посадку, и мы лопатами вскапывали по три гектара за ночь. Позднее мы с Антониной поменяли кое-какую одежду на картошку, чтобы не умереть с голоду.

Большие участки земли оставались необработанными, но за использование ее в личных целях брали штраф. У нас не было денег даже на покупку керосина или соли. Откуда было взять деньги? Мы и так уже продали наши куртки, чтобы не умереть с голоду. Многие из наших товарищей по несчастью настолько ослабли от недоедания, что едва могли ходить, и за ними присылали грузовик, который отвозил их на поле. Государственный план требовал сдать с каждой коровы восемь килограммов масла, от каждой курицы — шестьдесят яиц. Крестьян, неспособных выполнить план, власти называли врагами государства и нередко отправляли в исправительно-трудовые лагеря, где те умирали от непосильного труда и голода. К весне у домашних животных был жуткий вид, потому что они проводили зиму на открытом воздухе, даже по ночам, когда температура опускалась до минус пятидесяти градусов. Как корова может давать молоко после суровой зимы, если она, по сути дела, превратилась в мешок с костями? Да и какое это было молоко? Те, кто пил его, не прокипятив, нередко серьезно заболевали. Несколько молодых людей даже умерли, не получив медицинского обслуживания и не имея никаких лекарств.

Летом 1949 года после жатвы семьи Хоферов и Монтвиласов решили тайком вернуться в Литву. Им удалось бежать, но после месяца скитаний по тайге их поймали, вернули обратно, осудили и отправили в лагерь. Детей у них отобрали и отправили в детский приют в Типте.

В Облуши, расположенной восточнее Иркутска, снег в этом году выпал рано. Не успели мы закончить сбор урожая, как на землю лег снег. В те дни умерло много пожилых людей, которым было нечего есть. Мне пришлось вырыть не одну могилу на кладбище, буквально вгрызаясь в слой вечной мерзлоты. Земля была настолько твердой, что приходилось отогревать ее кострами.

Сначала местные жители встретили нас с опаской и относились к нам недоверчиво. Им сказали, что все мы враги государства, спекулянты и фашисты, паразиты и кровопийцы народа, эксплуатирующие чужой труд. Однако их мнение быстро изменилось, когда они увидели, что литовцы — трудолюбивые работящие люди в отличие от большинства русских, чьи мужчины лодырничали и все дни пьянствовали. Особенно это касалось тех русских мужчин, которым посчастливилось выжить в войне.

Из Жигаловского района в нашу деревню прибыла комиссия. Глава района и партийный секретарь решили проверить количество собранного урожая пшеницы. Чтобы покрыть издержки других колхозов, они пожелали значительно увеличить планы сдачи государству сельскохозяйственной продукции за наш счет. Дело заключалось в том, что они заранее отрапортовали в Москву о выполнении поставленных планов, но фактически это было неправдой. У самих крестьян не было хлеба, чтобы прокормить себя, но комиссию это нисколько не интересовало. Ее интересовало лишь выполнение плана, и ради этого начальство при необходимости было готово изъять у нас даже то малое, что предназначалось для нашего собственного пропитания. Фактически мы были на положении рабов и не имели никаких прав.