Евгений Воробьев - Капля крови

— Это ты, хлопец, спас нашего танкиста?

Тимошу так и подмывало желание нарисовать сейчас в ярких красках картину спасения Черемных, похвалиться, как он огнем прикрыл эвакуацию. Но Тимоша запнулся и ответил без всякой бойкости:

— Тут папаша один отличился с лейтенантом. А моя роль двоюродная. Только — группа обеспечения…

В ушах у него снова зазвучали последние слова Пестрякова: «Бери на себя пулемет, Тимофей!»

«Все время Тимошкой звал, а на прощание почему-то выразился так уважительно. Полным именем. Прямо загадку мне загадал…»

Тимоша подошел к забору, выложенному из неотесанного камня, проскрипел калиткой, завел чумазого капитана в хорошо знакомый двор, попросил обождать. Он снял с себя автоматы и неторопливо полез в подвал. Тимоша не спешил приблизиться к Черемных и необычно долго разжигал плошку. В движениях не было всегдашней расторопности. Тимоша морщил лоб — так он хмурил отсутствующие брови — и переминался с ноги на ногу.

Черемных сразу почувствовал что-то неладное. Вернулся Тимоша в одиночестве. Без оружия. А главное — будто воды в рот набрал, что на него совсем не похоже. Острое предчувствие несчастья сжало сердце Черемных.

— Что за беда?

— Не уберег я Пестрякова…

— А-а-а-ах!!! — Черемных застонал так, словно Тимоша только что с разгона плюхнулся ему на ноги. Черемных еще никогда не стонал так от телесной боли. — Как же это он?

— Скончался в бою… Между прочим, рассчитался с вашим обидчиком. Перед кончиной. Ну с тем фаустником, который танк поджег.

Черемных поморщился, как от новой боли. Ну зачем, зачем Тимоша треплется в такую страшную минуту?

— Где Пестрякова оставил?

— На тротуаре лежит…

— Брат мой старший!

— Руки на груди сложены, и лежит…

— Вечная ему память!

— Лежит, а рядом дежурит наш танк…

— Наш танк? — Черемных приподнялся на руках, пытаясь сесть.

— Разве прежде я не сказал про танк?

— Первый раз слышу.

— Ну как же! Бой в центр города переметнулся, к ратуше. Такая заваруха! А на этой, на Церковной улице, — наши.

— Помоги же, Тимоша.

— Куда вы, Михал Михалыч?

— Не могу здесь больше. — Черемных вложил свой пистолет в карман кожанки, глубже надел пилотку. — Тащи наверх. Воздуха, света, жизни мне!

— Один я тебя не выгружу. Тут требуется взаимодействие с танковыми войсками.

Тимоша позвал на помощь чумазого капитана, тот спустился в подвал. Вдвоем они подхватили Черемных под мышки и потащили к оконцу. Лицо Черемных исказилось от боли, но нельзя сказать, что ноги его безжизненно волочились, что он был сам по себе, а ноги — сами по себе. Сейчас самое главное — не потерять сознания и не сойти с ума.

Черемных не издал ни звука. После того как он узнал о смерти Пестрякова, разве смел он застонать от боли?

Еще труднее было втащить его на подоконник.

И однако вскоре Черемных, исстрадавшийся, глубоко несчастный и вместе с тем бесконечно счастливый, лежал во дворе, на той самой подушке, которой затыкали оконце, возле того самого ящика из-под пива, который недавно загораживал от него весь белый свет.

— Лицо твое знакомое, — пригляделся чумазый капитан к Черемных, густо заросшему черной щетиной. — А вот фамилию уронил из памяти.

— Тут и поважнее дела из головы выбьет, — поспешил на выручку Черемных. — Все из памяти разбежалось… Да и кто меня теперь узнает? Сын родной и тот, наверно, обознается…

Черемных был убежден: после всего, что с ним произошло за эту неделю, он изменился до неузнаваемости.

«Что же Михал Михалыч про знамя не вспоминает? — забеспокоился Тимоша. — Забыл?»

Еще когда Тимоша вел сюда чумазого капитана, не терпелось рассказать ему о знамени танковых войск, которое хранится в подвале. Тимоша с трудом заставил себя промолчать, рассудив, что о знамени должен завести речь сам Михал Михалыч…

Пилотка Пестрякова, подаренная им некогда, сбилась у Черемных набекрень. Видны были иссиня-черные, спутанные волосы, и Тимоша удивился, как смог Михал Михалыч столько пережить и уберечься от седины.

Тимоша попытался представить себе, какого же Михал Михалыч роста, и не смог — никогда не видел его стоящим на ногах.

Черемных лежал, прикрыв глаза. Свет дня был для него нестерпимо ярок, он успел отвыкнуть от света за эту неделю, а кроме того, в темноте легче было черпать терпение и выносливость.

— Потерпи, хлопец, — сказал чумазый капитан, подойдя вплотную. — Мабуть, скоро подадимся обратно на исходные. Вот и захватим с собой, поскольку ходовая часть у тебя того…