Петр Лебеденко - Холодный туман

— Товарищ капитан, летчик Денисов прибыл в ваше распоряжение!

Не отрываясь от своего занятия и не поднимая головы, Микола буркнул:

— Очень хорошо, что прибыл… Очень хорошо, очень хорошо. Садись-ка рядом, вместе покумекаем над вот этой славной фигуркой. Видишь, что это такое? — И вдруг вскочил со своего ящика и уставился на Андрея. — Как ты сказал? Летчик Денисов? Я у тебя спрашиваю. Это ты летчик Денисов? А имя у тебя есть? Может, и отчество есть? Ну, например, вот так: Денисов Андрей Валерьевич… А?

Андрей улыбнулся:

— Так точно, товарищ капитан. Денисов Андрей Валерьевич.

— Что? Ты это брось, знаешь. Брось, говорю. А то договоришься до того, что скажешь, будто воевал в Испании, где тебя называли Денисио.

— Так точно, товарищ капитан, — Андрей, глядя на командира эскадрильи, заулыбался еще шире. — Воевал в Испании, где меня называли Денисио. Да и потом, когда я оттуда вернулся, многие продолжали называть меня так же. Вот и Федор Ивлев…

Микола Череда не дал ему договорить. Распахнул свои ручища, обнял Андрея так, что у того хрустнули косточки. И долго не отпускал, а потом отодвинул его от себя на полшага и начал внимательно рассматривать, точно изучал. Наконец, сказал:

— Да ты, брат, даже не представляешь, что все это значит. Федя Ивлев был моим самым задушевным другом. А небось слыхал, как умные люди говорит: «Друзья моих друзей — мои друзья». Понял, нет? Конечно, понял. Федор мне все уши про тебя прожужжал. «Да ты, — говорит, — Микола, таких ладей, как Денисио, никогда не видал. А знаешь, — спрашивает, — какой Денисио летчик? Наивысочайшего класса! Он там, в Испании, фашистов нащелкал целую гору…»

— Монблан, — засмеялся Андрей. — Федя вообще был увлекающийся человек. И по доброте душевной, наполовину преувеличил мои достоинства… А знаете что, товарищ капитан? Я и о вас наслышан немало. Читала мне Полинка письма Федора, и в каждом письме — Микола Череда, Микола Череда… Признаюсь вам: когда майор Зиновьев сказал, что определяет меня в вашу эскадрилью, я чуть не заплясал от радости. Даже, знаете, подумал: «И на сей раз судьба моя не отвернулась от меня».

— Значит, веришь в судьбу?

— А как в нее не поверишь, когда она все время рядом с тобой ходит. А вы, товарищ капитан…

— Да брось ты свое — «товарищкапитан», «товарищкапитан». Для Федора Ивлева я был Миколой. А ты ж вместо Федора будешь. Пойдем-ка на летное поле, там сейчас все наши воздухоплаватели собрались. Через час будем вылетать всей эскадрильей.

Андрей спросил:

— Федор писал про командира эскадрильи Булатова. Где он сейчас?

— Срубили его немцы, — сказал Микола. — Большой бой был в тот день. Дрался весь наш полк, а немцев налетело как черного воронья. Славился там у них такой Дитрих. Ничего не скажешь — ас высшей марки. Мы его знали по многим боям. Хитрая, коварная сволочь! Срубит кого-нибудь из наших — и тут же валит своего «мессера» в штопор, будто смертельно подранили его. Ну, находились у нас такие, что клевали на эту приманку, хотя комэск Булатов не раз предупреждал: не клюйте, приманка гнилая. Да-а. Увидит наш летчик падающего «мессера» — и в пике за ним. Добить. А этот самый Дитрих улучит момент, рванет машину из штопора — и очередь по «ишачку», который ничего подобного не ожидает. И тут же выходит из боя.

— Был и в Испании один такой ас, — сказал Андрей. — Одного или двух наших сумел обхитрить, вогнал в землю. А потом и мы его. Так что ж с Булатовым?

— Еще перед вылетом комэск приказал: «такому с этим Дитрихом в бой не вступать. Беру его на себя». А мне сказал: «Ты, Микола, бери на себя его ведомого. Тоже штучка не простая, сам знаешь. И помни: для меня главное — чтобы ты связал его по рукам, как говорится, и по ногам. О Дитрихе забудь…»

Ну, вылетели. Поэскадрильно заняли разные эшелоны, летим, на душе у каждого тревожно, потому что знаем, если уж подняли в воздух сразу весь полк — быть немалой драке..

И точно. Не прошло и пяти минут, как увидали тучу фрицев. Было их раза в два больше, чем нас. И летели они тоже на разных по высоте эшелонах…

Вдруг я слышу и шлемофоне:

— Видишь, Микола? Во второй слева паре?

— Вижу, — отвечаю.

У Дитриха на фюзеляже — красная звезда и рядом с ней черной краской по-русски: «Ха! Ха!» Чихать, мол, я хотел на ваши красные звезды, лупил я вас, дескать, вот так и в дальнейшем, смеясь, лупить буду. Обнаглел, значит, этот мерзавец до предела.

Ну, началась, как говорил Федя, карусель. В глазах рябит, небо все в трассах, в шлемофонах совсем не дамские разговорчики. Ведомый Дитриха — у него на фюзеляже пять коричневых свастик, по количеству сбитых им наших хлопцев — ни на метр, ни на секунду не отстает от своего ведущего. Будто прилепили его к нему, и мои задача заключалась в том, чтобы оторвать эти свастики от Дитриха в тот самый момент, когда комэск пойдет в атаку.