Петр Лебеденко - Холодный туман

…Долгое время им никак не удавалось найти хотя бы отдаленное общее в разговоре, который никак не клеился. Майор Балашов не мог отрешиться от мысли, что с ним ведут беседу лишь по необходимости, так как видят в нем представителя власти. Если бы такой необходимости не было, его вежливо попросили бы отсюда убраться. Это, конечно, тридцать седьмой, тридцать восьмой, да и последующие годы, принесшие смерть и страдание сотням и сотням тысячам людей, оставили в человеческих душах такую горечь, которую не так-то просто вытравить. И все это намертво связывалось с именами Ягоды, Ежова, Берии, а вот таких, как сам майор Балашов, считали верными слугами этих людей, и вся естественная враждебность к ним переносилась на каждого, кто был причастен к работе в «органах».

Петр же Никитич Шульга, сидя в уютном креслице и дымя папиросой, говорил с майором и слушал его без всякого интереса, да и что, по его мнению, могло быть общего между ними? Абсолютно ничего.

Но вот капитан Шульга как-то особенно внимательно взглянул на искалеченную левую руку майора, которую тот держал на коленях, и майор, перехватив его взгляд, сказал:

— Результат аварии. В тундре это случилось.

— На оленьей или собачьей упряжке? — спросил Петр Никитич.

— Нет. Летел на свою базу из стойбища. Летел да не долетел. Пурга, видимость нулевая, обледенение. И высота-то небольшая была, а начал пробивать облачность и… — Алексей Федорович приподнял искалеченную руку, осторожно погладил ее здоровой. — Не знаю, как сам жив остался. А с авиацией, конечно, пришлось расстаться. — Он невесело улыбнулся. — Какой же из меня летчик с такой рукой…

— Так вы были летчиком? — Петр Никитич сразу оживился и совсем по-другому посмотрел на майора Балашова. — До службы в органах вы летали?

— Летал. Хотя не так уж и долго. Не повезло.

И вот что странно: только минуту назад капитан Шульга смотрел на майора Балашова с бросающимся в глаза безразличием и даже, если говорить откровенно, с антипатией, а то все вдруг (именно вдруг!) переменилось. Майор Балашов — бывший летчик! Свой человек! Наплевать, что сейчас он служит в органах безопасности. Мало ли что могло случиться — судьба есть судьба, она не штурвал в машине, который можно повернуть по своему усмотрению в любую сторону. Да в конце концов, разве мало в самих органах безопасности настоящих чекистов!

Петр Никитич позвал:

— Лия! Можно тебя на минутку!

Лии Ивановна вошла в комнату и, демонстративно не посмотрев на Балашова, приблизилась к мужу. Петр Никитич сказал:

— Лия, ты можешь чем-нибудь нас попотчевать?

Лия Ивановна пожала плечами:

— Ты же знаешь, в доме почти ничего нет — я уже третий день не хожу на рынок.

На майора она продолжала не смотреть, будто того тут и не было. Петр Никитич это видел, и в душе посмеивался. Он отлично знал, как его жена «любит» работников НКВД. Особенно с тех пор, как в тридцать восьмом сослали в тартарары ее двоюродного брата, моряка, капитана дальнего плавания.

— Ну, тогда посиди с нами, — попросил Петр Никитич. Понимаешь, Лия, Алексей Федорович, оказывается, бывший летчик. Летал на Севере. Там и в аварию попал, В общем, нашего поля ягода.

— Вот как! — Лия Ивановна села рядом с мужем на подлокотник кресла и теперь с интересом посмотрела на майора Балашова. — Органы НКВД — это уже после авиации?

— Это уже после авиации.

— А почему именно НКВД, простите мое любопытство, — спросила Лия Ивановна.

— Длинная история, — сказал Алексей Федорович. — Могу рассказать, если вам не будет скучно.

Было уже далеко заполночь, а они продолжали сидеть, теперь уже за столом, и Лия Ивановна уже дважды подогревала чайник и приносила подрумяненные сочные шанежки, а перед этим она угостила Алексея Федоровича зажаренной в духовке куропаткой и маринованными грибками, по поводу чего капитан Шульга позволил себе подшутить над женой:

— А говорила, будто в доме ничего нет… Ох, уж эти женщины…

Лия Ивановна засмеялась:

— Помолчал бы уж… Кто говорил, когда я сказала тебе о том, что пришел человек из НКВД: «Черти принесли на нашу голову!»

Смеялся и Алексей Федорович. Пожалуй, с тех пор, как он дал согласие работать в органах, ему ни разу не было так легко и свободно, как вот сейчас, в кругу этих замечательных людей, в которых он нашел полное понимание. Если бы Петр Никитич Шульга и Лия Ивановна встретили его по-другому, если бы в те минуты, когда он только явился к ним, они так открыто и безбоязненно не выразили бы к нему недоброжелательность, граничащую с враждебностью, Алексей Федорович не стал бы, конечно, раскрываться — и ни капитан. Шульга, ни его супруга не дождались бы от него откровенности. Но именно тот факт, что они встретили его с такой неприязнью, позволили ему ничего не утаивать от этих людей. Когда он говорил им, что пошел в органы с единственной целью помогать любому честному человеку избежать незаслуженного наказания, ему и в голову не приходило, что он подвергает себя риску. Где гарантия, что капитан Шульга и его жена не разыгрывают перед ним дешевый спектакль, открыто показывая ему свою неприязнь? Может ли он быть уверен, что завтра же, страхуя себя от всяких неприятностей, они не донесут на него куда следует? Разве мало ходит-бродит по нашей трижды грешной земле таких, кто готов, дрожа за свою шнуру, продать не только чужого человека, но и ближнего своего?!