Петр Лебеденко - Холодный туман

— Вряд ли там чем-нибудь помогут. Нужно время… Хотя… Боюсь я, Петр Никитич, как бы… Тонкая у нее натура, у таких натур процессы здесь вот, — он пальцами прикоснулся к своей голове, — непредсказуемы. А в областную больницу… Поглядят-поглядят, да и сунут в психиатричку. А уж там… — врач горестно махнул рукой.

Прошел примерно месяц. Уже под вечер капитан Шульга и Денисио в очередной раз пошли проведать Полинку. Встретила их Марфа Ивановна, в сенцах тихо поведала:

— Ожила вроде. Ходит. Улыбатца. Да только вроде как заговариватца маленько. Говорит-говорит штой-то, а я никак не разберу.

Когда они вошли в комнату Полинки, она стояла у окна и не сразу обернулась, о чем-то задумавшись. Капитан Шульга тихо позвал:

— Полинка!

Она медленно, точно с неохотой, повернулась к ним лицом. Долго смотрела то на Петра Никитича, то на Денисио, молча приложила пальцы обеих рук к вискам, и вдруг широкая улыбка осветила ее лицо:

— Боже, Петр Никитич, Денисио! Садитесь, пожалуйста, сейчас чаем вас будем угощать. Будем, Марфа Ивановна? Такие дорогие гости… Сколько же времени я вас не видела! Сто лет, наверное…

— Да ты просто забыла, Полинка, — сказал Денисио. — Мы ведь позавчера с Петром Никитичем заходили к тебе.

— Позавчера? Да, да, позавчера. Забыла я. Память плохая стала… А вы все летаете? И Федя все летает. Вчера письмо от него получила. Хотите почитать? Сейчас найду его.

Она подошла к книжному шкафчику, бездумно стала переставлять книги с полки на полку.

— Вот тут у меня Некрасов. «А Дарья стояла и стыла в своем заколдованном сне…» Помните? А это откуда: «Печальный демон дух изгнанья, летал над грешною землей…» Опять забыла. Ну, чего же вы молчите? Федя вам тоже пишет? Или…

Умолкла на полуслове, подошла к дивану, села, опять потерла пальцами виски.

— Федя? Зачем вы о Феде? Его же нет, нет, понимаете? Ну зачем вы о Феде? Я уже все выплакала… Мы в прошлом году бродили-бродили с Федей по тайге, уже и ночь наступила, а нам никак не хочется возвращаться домой. Вот Федя и говорит: «Давай здесь заночуем, Полинка». Я говорю: «Давай!» Натаскали мы под старый кедрач лапника, легли, укрылись Фединым пиджаком и так нам хорошо рядышком, так хорошо, господи. А утром смотрим — на каждой травинке крохотные такие капельки росы. Росинки. Федя спрашивает у меня: «А откуда они берутся, эти капельки?» Я ему отвечаю… Знаете, что я ему отвечала? «Это, говорю, — ночь плакала, вот ее слезы еще и не высохли…»

— Чаем ты обещала нас побаловать, Полинка, — напомнил Петр Никитич.

— Да, да, конечно. Марфа Ивановна!.. Федя тоже так, бывало. Придет с полетов домой и сразу: «Чаю, Полинка!» Я ему говорю: «и какой же чай! Обедать будем». А он подхватит меня на руки и давай кружить по комнате. И оба смеемся, смеемся, как детишки малые… Денисио, чего это ты? А ну-ка дай я погляжу на тебя. Слезы на глазах! Почему, Денисио? Вспомнил что-нибудь печальное, да? Не надо. Хочешь, я спою тебе под гитару веселую песенку?

Сняла со стены гитару, перебрала струны, запела:

Хорошая песенка, Денисио?

Сколько раз я пела Феде эту песню! Сидим ют тут, бывало, сумерничаем, а потом Федя просит: «Спой, Полинка, про стежки-дорожки». И я пою. Вот так:

Федя слушает, слушает, потом улыбнется и говорит: «А помнишь нашу первую встречу? Нам тогда тоже луна слукавила…» А как я могу не помнить. Тоже был поздний вечер, и мы вдвоем в зеленой роще, Федя маленько стесняется, а тут луна возьми и спрячься. Федя робко так: «Можно, я тебя поцелую?»

Полинка вдруг умолкла, сразу как-то ослабла, гитара выскользнула из ее рук и со стоном упала на пол, но Полинка этого и не заметила, плечи ее опустились и по щекам побежали слезы.

— Нет больше Феди, — прошептала она. — Нет и не будет. И меня не будет. Не хочу. Не хочу! — закричала она. — Зачем?!

Денисио осторожно обнял ее за плечи, стал успокаивать:

— Не надо так, Полинка. Не надо… Слышишь, не надо…

И не находил других слов, и не мог их найти, внутри у него что-то будто клокотало, боль заполнила каждую нервную клетку, и он боялся, что и сам сейчас не выдержит, сорвется, и, наверно, сорвался бы, если бы не Петр Никитич. Петр Никитич встал, взял Полинку за руки, поднял ее с дивана и спросил так буднично, словно никакого горя в этом доме нет и не было: