Петр Лебеденко - Холодный туман

— Почему бы тебе не поговорить об этом с командиром эскадрильи Шульгой, — сказала Полинка. — По-моему, он очень честный и порядочный человек.

— Да, он честный и порядочный человек, — согласился Денисио. — Но что я ему скажу? Что? Ничего ведь определенного я не знаю…

Пришла Марфа Ивановна. Еще в прихожей сняла шубейку, веником очистила ее от снега, сбросила валенки и только тогда появилась в комнате. Увидав Денисио, заулыбалась.

— Штой-то редко глаза кажешь, дорогой гостенек. Когда Федор был, почаще заглядывал. Иль недосуг?

— Недосуг, Марфа Ивановна, — Денисио встал, поздоровался. — Работы много.

— Все летам, да летам? Скоро, поди, и землю на небо поменяешь. — И — к Полинке: — Пельмешками гостя угостила?

— Угостила, угостила, — вместо Полинки ответил Денисио и засмеялся. — Такие пельмешки, Марфа Ивановна, что и объесться можно. У меня даже пузо болит.

— Пузо не барабан, не лопнет, — заметила Марфа Ивановка, — вдруг спросила: — Вот гляжу я на тебя, младой человек, и все размышляю. С виду ты чистый россиянин, а имя у тебя како? Денисио… Может, ты турок какой некрещеный? Или перс?

— Я и есть чистый россиянин, — подтвердил Денисио. — А имя… В Испании я воевал, Марфа Ивановна, а там у каждого из нас другие имена были. И прилипли они к нам надолго.

— А почему же другие имена вам были дадены?

— Чтоб фашисты не знали, кто мы и откуда. Положено так было.

— Ну коль положено, так положено. Давай-ка што чайку похлебай. На улице вон снежка заваруха готовится. Не приведи господь, путника где застанет. — На секунду-другую умолкла, взглянула на Полинку и Денисио и сказала: — Вот чего, дети мои славны: в таку погоду-непогоду чаек, знамо дело, хорошо, а если смородиновой наливочки, а? Выпьем за раба божьего Федора. Как, Полинка?

— Спасибо, Марфа Ивановна, вы и вправду как матушка нам. Выпьем, Марфа Ивановна… За Федора…

Немцы рвались к Москве, несли неслыханные и непредвиденные для них потери, но все же на разных участках фронта прорывали нашу оборону, окружали наши полки, дивизии, корпуса, вбивали танковые клинья в упорно сопротивляющиеся наши армии, и бросали все новые воздушные армады — «хейнкели», «Ю-88», «мессершмитты» день и ночь висели над расположениями наших частей, сыпали бомбы, строчили из пулеметов и пушек, обнаглели до того, что гонялись по дорогам за одиночными автомашинами, поливали свинцом толпы беженцев, в панике устремлявшихся в глубь России, подальше от ужасов оккупации и смерти.

Однако смерть преследовала людей повсюду, и людям казалось, что вот и сомкнулись круги Дантова ада, из которого нет выхода.

… Пятого ноября, уже к вечеру, командир эскадрильи Булатов вызвал летчиков Федора Ивлева и Миколу Череду в штаб.

Сорок минут назад они вернулись с боевого задания, уже второго за этот день, сбросили с себя шлемы и комбинезоны, наспех перекусили и Микола Череда сказал хозяйке домишка, где они жили:

— Мамаша, мы сейчас с известным всей стране асом Федором Ивлевым ляжем спать и, даже если немцы будут посыпать нас бомбами, будить не надо. Потому что и черти в аду не устают так, как устают храбрые советские летчики, которым не дают ни днем покоя, ни ночью.

Хозяйка, седая маленькая старушка, всплеснула руками:

— Господь с тобой, милый человек, да разве ж можно так накликивать на себя беду. «Посыпать нас бомбами». Избави нас от этого, царица небесная. — И трижды перекрестилась на темнеющий в углу лик Пресвятой Богородицы. — Ложитесь, ложитесь, детки, пускай хранит вас господь.

Микола не лег, а упал на кровать, потянулся до хруста.

— Ну скажи, Федя, чем не жизнь? Вот придремнем мы с тобой минут пятьсот пятьдесят, наберемся сил и тогда сам черт нам не страшен. Ты думаешь, когда набирается сил человек? Только во сне. Это еще великий философ Александр Македонский сказал.

— Александр Македонский был великим воином, а не великим философом. Между прочим, я вот иногда знаешь как фантазирую, — спросил Федор, тоже падая на койку. — Помнишь из истории, был у нас такой славный воин Александр Невский. Мужественный человек, умница — дай Бог каждому таким быть. И войско у него было под стать ему: за Русь нашу любой голову готов был сложить. И трудно им было, как нам сейчас. То тевтонские псы-рыцари, то еще какая нечисть, и всем хочется побольше кусок от нашего отечества оторвать… Так вот я о чем часто думаю: прихожу я в те времена к Александру Невскому и докладываю: «Летчик-истребитель лейтенант Ивлев прибыл в ваше распоряжение для защиты нашей Родины от ворогов всяких».