Петр Лебеденко - Холодный туман

Но еще ни разу Вероника не волновалась так, как в те часы, когда в партизанской землянке, освещенной чуть ли не десятком самодельных ламп, хирург колдовал над продырявленным пулями телом разведчика. Через каждые две-три минуты Вероника куском марли вытирала вспотевший от напряжения лоб хирурга и украдкой заглядывала в его глаза: что там в них залегло, светятся ли они надеждой или постепенно гаснут от безысходности.

Она и сама удивлялась своему беспокойству. В конце концов, разве этот партизан не такой же человек, не такой же воин, защищающий свое Отечество, как десятки, а то и сотни других воинов, муки которых она не раз видела, разве жизнь тех, других, не так дорога, как жизнь этого человека?

Но каждый раз, когда хирург неожиданно прекращал свою трудную работу, желая, видимо, передохнуть несколько секунд, Веронике сразу же начинало казаться, будто все уже кончилось, что у него не осталось и капли надежды, и она, сама того не желая, вздрагивала от мгновенно охватывающего ее отчаяния и теперь уже пристально вглядывалась не в лицо хирурга, а в лицо Бабичева, стремясь уловить в нем признаки жизни.

Позднее, когда операция благополучно закончилась, и хирург сказал, что опасность миновала, Вероника, сидя около разведчика в полутемной землянке и вспоминая свое необычное состояние во время операции, думала: «Ничего неестественного в этом не было. Просто этот человек как бы перенес меня в Тайжинск, в мое далекое прошлое, где были Полинка, Денисио, а еще раньше — Федор Ивлев и другие летчики, которые всегда были близки мне. Вот и партизан-разведчик Бабичев тоже когда-то был летчиком, а потом… Когда ему станет легче, думала Вероника, я спрошу у него, почему потом он перестал быть летчиком».

Пришла пора хирургу улетать. Только ему одному. Веронике он сказал:

— Оставлять Бабичева без всякого медицинского присмотра никак нельзя. По крайней мере — в течение ближайшего времени. До тех пор, пока его можно будет вывезти отсюда самолетом. Надеюсь, вы не будете настаивать на том, чтобы лететь вместе со мной?

— Конечно, нет! — с готовностью ответила Вероника.

Бабичев поправлялся на удивление быстро.

Уже через десяток дней он с помощью Вероники стал выходить из землянки и медленно бродить из конца в конец раскинувшегося на целый километр партизанского отряда, иногда заглядывая в землянки, где ютились и женщины, и дети, и старики, не выдержавшие в своих селах издевательств немцев и полицаев и сбежавшие в лес к своим близким — к партизанам.

Вероника уже перестала удивляться тому, с каким радушием встречают все эти люди Бабичева, да и ее вместе с ним, будто она тоже внесла какой-то свой вклад в их борьбу. Ей это было приятно, она как-то быстро привыкла к ранее незнакомой ей жизни и не раз признавалась себе, что не так-то ей и хочется возвращаться в свой госпиталь. «Там и без меня хватит таких как я медсестер, — размышляла она, — а здесь я вот как нужна!»

Вероника была права — здесь она была очень нужна. Не раз и не два бывало, когда, возвращаясь после выполнения задания, партизаны приводили, а то и приносили на носилках раненого своего товарища, и Вероника тут же оказывала ему первую помощь, иногда тем самым спасая жизнь человеку.

Но не только это удерживало здесь Веронику: она и сама не знала, как получилось, что Бабичев успел за такое короткое время войти в ее жизнь, стать для нее тем человеком, без которого, казалось ей, что-то из нее должно уйти, чего-то она лишится. Да и Бабичев заметно к ней привязался, и хотя старался ей этого не показывать, Вероника все прекрасно чувствовала.

Однажды, когда они вдвоем сидели у тихого лесного ручейка и смотрели, как на дне его поблескивают камешки, Вероника сказала:

— Наверное, скоро мы с тобой и расстанемся, товарищ Николас.

Он так резко обернулся к ней, что она даже испугалась.

— Как ты сказала? — ухватив ее за плечи и довольно-таки сильно встряхивая, спросил он. — Ну-ка повтори, как ты меня назвала?

— Как назвала? — Вероника засмеялась. — Так, как тебя называли в Испании. Или ты забыл?

Он смотрел на нее такими растерянными, ничего не понимающими глазами и продолжал ее встряхивать за плечи, хотя теперь уже и осторожнее. Он был совершенно уверен, что никто, кроме командира и комиссара отряда, ничего не знает о летчике Николасе. Только им двоим он поведал о том прошлом, которое связывало его с этим именем. Только им. А в них он был уверен, как в самом себе. Он, например, знал, что однажды оттуда, с Большой Земли, в отряд пришел запрос: кто такой Бабичев, его прошлое, не был ли он в Испании, не был ли летчиком? Отсюда ответили, что Бабичев Михаил Терентьевич крестьянин из села такого-то, в Испании никогда не был, летчиком тоже, до войны работал трактористом.