Джеймс Джонс - Тонкая красная линия

Тем временем беспробудная пьянка шла своим чередом. Многие напились до такой степени, что полностью потеряли способность не только двигаться, но даже стоять на своих двоих, в ярком лунном сиянии тропической ночи они ползали между пальмами на четвереньках, будто дикие звери, а порой даже принимались выть по-волчьи на луну. Немного в стороне от них другая группа пьяных солдат развлекалась тем, что, раздевшись донага, разыгрывала при луне сцены из «Вальпургиевой ночи», прыгая и кривляясь, размахивая руками и вопя. Было отмечено по крайней мере девять серьезных драк.

Кульминация наступила тогда, когда рядовой Мацци заявил, что намерен «схватить за бороду» Бэнда, сидевшего в своей командирской палатке, и высказать все, что он о нем думает. Вернее, что о нем думает вся рота.

Мысль эта пришла в голову, скорее всего, не самому Мацци, а его дружкам — Карни, Сассу, Глаку, Тасси и всей их нью-йоркской компании. Они пьянствовали в палатке у Карни, который хотя и валялся на койке с очень сильным приступом малярии, но пил наравне со всеми. Разговор вертелся, естественно, вокруг только что завершившегося боя, и общее мнение все время склонялось к тому, что на этот раз, пожалуй, Бэнд зашел слишком далеко. Гнал их как собак, рисковал людьми и вообще… Какого черта он полез в эту Була-Була, кто его просил гнать туда роту? Их там даже и не издали, они никому не были нужны. А уж об этой дурацкой засаде, в которой столько народу ухлопали, и говорить нечего. Вот уж истинно «охотник за славой». Они крыли командира роты на чем свет стоит, припоминая ему все, что знали, и неожиданно Мацци сказал, что нет никакого смысла так вот сидеть и ворчать, когда можно отправиться к самому Бэнду и высказать это ему в лицо. Еле живой от малярии, с желтым лицом и ввалившимися щеками, Карни свесился с койки и хриплым от виски и лихорадки голосом прошипел, что нечего зря болтать, что пусть Мацци и сходит к Бэнду. Кто-то, кажется Сасс, поддержал его, добавив, что Мацци терять нечего — ну от силы звания рядового первого класса, которое могут дать при очередном представлении, лишат, да и то вряд ли.

Пьяному Мацци этого было достаточно.

— Ну и ладно! — крикнул он, поднимаясь на ноги, — И схожу, какого еще чер-рта!

С трудом переставляя ноги, он выбрался из палатки и, петляя и спотыкаясь, побрел между пальм туда, где размещались офицеры. Ему удалось дойти, свалившись только раз. Остальные брели следом на небольшом расстоянии, зло подсмеиваясь и даже испытывая удовольствие от того, что опасность подстерегает лишь его одного. Карни с ними не было, он валялся в беспамятстве на койке.

Конечно, не будь Мацци таким пьяным, он бы ни за что не решился на такое предприятие. Или если бы с ним не случилось того, что произошло в Була-Була. Все же это, вместе взятое, слившись воедино, разожгло в его душе такой огонь отчаяния, ненависти и невыносимой жалости к себе — такому ничтожеству, что он не в состоянии был ни думать, ни представить себе, что ждет его впереди. Сейчас его вела вперед лишь одна мысль: «Чем хуже, тем лучше…»

А ведь все это из-за Тиллса, подлого Тиллса. Правда, до сих пор он вроде бы еще ничего не разболтал. Но где гарантия, что так будет и дальше? Совершенно ясно, что такой гарантии не существует. Да и что можно ожидать от человека, который ненавидит тебя такой ненавистью, как Тиллс? Разве такой смолчит? Особенно, если ты еще имел неосторожность показать ему, чего он стоит и что ты о нем думаешь. Стоило Мацци только подумать обо всем этом, как его просто наизнанку выворачивало.

… Во время атаки на Була-Була, когда на их минометное отделение вдруг откуда ни возьмись налетели японцы, они, чего греха таить, здорово перепугались. Пришлось им срочно удирать. Никто ведь не ставил им задачу вступать в перестрелку с противником. Их задача состояла в том, чтобы вести минометный обстрел Була-Була, только и всего. Японцы, правда, тоже вроде бы не собирались идти на них в атаку, предпочитая постреливать из-за кокосовых пальм. Правее и чуть позади их позиции были небольшие зеленые заросли, что-то вроде подлеска или густого кустарника. Японцы все же ранили двоих в их отделении. Кругом царил ад кромешный — шум, дым, крики и неразбериха, а японцы еще начали минометный обстрел. И тогда солдатам было приказано быстро разобрать минометы и перебежками по одному укрыться в этих зарослях, а потом, когда они соберутся, снова смонтировать минометы и открыть огонь как положено. Вот тут-то и случилось то, к чему Мацци в ужасе возвращался еще и еще раз…