Владимир Полуботко - Гауптвахта

Обратно, к машине, возвращаются тем же путём, но уже налегке. И всё смотрят, смотрят…

Чужое, далёкое, несбыточное счастье!

Железнодорожная станция.

А тем временем другая группа арестантов — человек двадцать — выгружает из товарных вагонов тюки с табаком. Тюки несут на спинах, сгибаясь от тяжести, но пока ещё особенно не унывая. Активнее почему-то всех вкалывает Злотников — по-ударному.

— Веселей, братва, — орёт Злотников. — Работаем под девизом: «Сила есть — ума не надо!»

И странное дело: все слушаются его.

Кладовка ресторана в доме офицеров.

Эти более счастливые арестанты занимаются трудом не таким обременительным — укладкой ящиков.

В дверях появляется женщина — по виду судомойка. Женщина всплёскивает руками и, чуть не плача, начинает причитать и тараторить на каком-то непонятном языке. Рядовой Бурханов, к которому она обращается, отводит глаза в сторону, страшно смущается и что-то лепечет в ответ, явно оправдываясь в чём-то. Женщина кричит ещё сильнее и удаляется со слезами на глазах.

Все вопросительно смотрят на Бурханова.

— Ну, чего вылупились? — бурчит он. — Это моя мать. Она здесь работает всю жизнь. Ну вот и увидела…

— А на каком это языке вы говорили? — спрашивает Артиллерист.

— На татарском. Мы ведь татары.

— Ругала, значит? — спрашивает Артиллерист.

— И ругала, и жалела.

Полуботок говорит:

— Ну так ты уж как-нибудь успокой мать. Скажи: мол, ничего страшного, бывает, мол…

Появляется мать Бурханова. В руках у неё поднос, а там: гора котлет, хлеб, борщ, картошка и даже бутылка лимонада!

— Кушайте, сыночки, кушайте, — говорит она на чистейшем русском языке. — Небось изголодались на своей губвахте! — Смотрит, как они едят, а потом обращается к сыну: — Горе-то какое! И за что же ты, проклятый, опять десять суток получил?! Да сколько ж это можно? Да когда же это кончится?..

И снова — разгрузка машины, но по всему видать, что это дело уже близится к концу. Наконец из кузова поступает приятное сообщение:

— Принимай последний ящик! Баста!

Коридоры дома офицеров.

Губари топчутся возле окна, не зная, куда деться. Артиллерист неуверенно рассуждает вслух:

— А то, может, вернёмся? Может, нам ещё какую работу дадут?

Кац смеётся:

— Конечно, дадут! Если мы на глаза начальству попадёмся.

Бурханов предлагает:

— Давайте не попадаться! Айда, ребята, прошвырнёмся по дому офицеров, пока охрана не спохватилась!

Всем эта мысль нравится.

Железнодорожная станция.

Разгрузка вагонов продолжается, но темпы у неё уже далеко не те, что были прежде. У Злотникова же эмоциональный и физический подъём и не думает идти на убыль.

У Принцева между тем подкашиваются ноги, и он падает на колени, роняя на грязный снег свой тюк. Злотников как раз возвращается к вагону с пустыми руками, видит это и, подбежав к нарушителю трудовой дисциплины, пинает его негодующим сапогом, дёргает за шиворот.

— А ну вставай, падла! Работать надо, а не сачковать!

Принцев шепчет:

— Не могу… уже…

— Работай, говорю! У меня закон такой: чтоб на губвахте всем вкалывать!

— Но ведь меня же несправедливо заарестовали!..

— Эти сказки ты не мне рассказывай: справедливо-несправедливо! Попал на губу — вкалывай!

Принцев встаёт. Поднимает свой тюк. Несёт.

Слышен чей-то шёпот-ропот:

— Подумаешь, начальник какой сыскался! Часовые молчат, железнодорожники молчат, а этому одному больше всех надо!

А Злотников тем временем подхватывает свой тюк и бежит с ним, выставив вперёд овеваемое ветрами и бурями лицо.

— Вперёд! За Родину! За Сталина! Ура!

Дом офицеров.

Полуботок входит в концертный зал, где на сцене идёт репетиция будущего концерта, а на передних рядах сидит человек пятнадцать-двадцать случайных зрителей — офицеров, прапорщиков, штатских. За Полуботком робко топчутся Артиллерист и Бурханов, но войти в зал не решаются и, потоптавшись, уходят. Полуботок же хладнокровно садится где-то в ряду четвёртом и отдыхает, и смотрит, и мечтает…

Ах, как хорошо, оказывается, можно жить на гауптвахте!

На сцене эстрадный ансамбль шпарит модную украинскую эстрадную песню — «Червона рута». На барабане, стоящем вертикально, видна надпись:

ГАРМОНИЯ.

Это такое, стало быть, название у ансамбля.

Затем на сцену выходит девица вполне привлекательной наружности, но почему-то в помятом платье и в неряшливо натянутых на красивые ноги тёплых чулках; причёска у неё тоже со следами необъяснимых повреждений… Девица поёт боевик эстрады 72-го года — песню на слова Роберта Рождественского «Был он рыжий, как из рыжиков рагу, рыжий, словно апельсины на снегу…»