Владимир Полуботко - Гауптвахта

Но Лисицын ему возражает на это очень резонно:

— А что Домброва? Что мне ваш Домброва? — тут он берёт со стола газету и подкладывает её себе под спину. — Завтра он меня как миленький отпустит. И плевал я на него и на его губвахту!.. Хотя мне здесь не очень-то и плохо было. По мне — так и на губвахте жить можно. А Домброва — не Домброва, какая разница? Лишь бы нам только баб выдавали!

— Вот бы здорово, а? — подхватывает Бурханов. — На каждую камеру бы — по одной бабе!

— Зачем же по одной на камеру? — возражает Злотников. — Тогда пусть бы уж — по одной на каждого арестованного!

Коротенькое, как вспышка света видение: все те же и там же, но теперь у каждого на коленях сидит голая женщина.

— Точно! — кричит Лисицын. — А я бы тогда взял бы свою бабу, да как бы её!..

— А ещё бы пусть бы нам сюда шампанское подавали! — предлагает Бурханов.

Видение: в камеру номер семь официантка заносит поднос с шампанским и бокалами.

— Зачем нам шампанское? — возражает Злотников. — Тогда бы уж пусть водку!

— С закуской! — уточняет Косов.

Видение: официантка уходит и возвращается с водкой и закуской… Лисицын тем временем раньше всех набрасывается на свою женщину. Орёт от возбуждения…

И вдруг всё обрывается. И не само по себе, а по той причине, что из глазка в двери раздаётся окрик:

— Эй ты! С усиками! Чего орёшь? И отодвинься от стены!

Лисицын сильно вздрагивает.

— Да… так точно!.. — Отодвигается от стены. Газета падает на пол. — Я — сей момент! Хе-ге!..

— Подбери газету. Ещё раз увижу подобное — берегись!

— Так точно!.. Так точно!..

Старший сержант отходит от двери с надписью «Камера № 7 для арестованных солдат (матросов)» и идёт дальше.

Задерживается ещё перед какою-то дверью, смотрит в глазок.

Лисицын медленно приходит в себя.

— Перебил на самом интересном месте! Гад! Сука!.. Весь кайф испортил!.. А ведь как бы я тогда взял бы свою бабу да и… А потом… И ещё!.. И ещё!..

— Ну вот — опять! — брезгливо морщится Кац. — Ну сколько можно?

Злотников:

— Сколько надо — столько и будет! Заткнись!

Кац замолкает. А Лисицын продолжает:

— И потом бы ещё разик! И ещё!.. И ещё!..

С этими словами он вскакивает с места и начинает бегать вокруг стола.

На крысиной мордочке — страдание и сладострастие, изо рта клейкою ниточкою свисают слюни, а из носа, по усикам — сопли; руки держатся за переднее место. Ещё несколько оборотов вокруг стола и — пальцы с грязными ногтями жадно расстёгивают ширинку: ух! ух!.. а-а-ах!..

Кто хохочет, кто морщится, а кто и кривится от омерзенья.

Наконец Злотников подставляет маньяку ногу, и тот падает на пол, а упав — и удачно — вовсе и не думает вставать; вместо этого, он корчится на холодном цементном полу, извивается, стонет, захлёбывается чем-то, как будто идёт ко дну.

За окошком камеры номер семь — снег.

Он тает, просачивается сквозь худую раму; вода стекает по исцарапанной надписями стене на пол камеры. И образует лужицу.

Лисицын брякается лицом в эту лужу и лежит так, приходя в себя. Ледяная струйка воды попадает ему за шиворот, на голову…

Косов упрекает Злотникова:

— Ну зачем ты его опять раздразнил? Знаешь же, что ненормальный, и зачем же его дразнить?!

Злотников в ответ только ржёт и ничего больше.

Косов же встаёт и брезгливо пинает упавшего.

— Вставай, ублюдок! Какая только потаскуха тебя на свет родила!.. Таких, как она вешать надо!.. Вставай, шизик вонючий!

Совершенно неожиданно подаёт голос Аркадьев:

— Вот же пакость какая!

А Бурханов скорее восхищён, чем возмущён.

— Половой гангстер! Во даёт, а?

Кац неопределённо улыбается — то ли он «за», то ли он «против». Не понять.

Полуботок молча опускает голову в колени. Сидит, отбывает срок.

А на гауптвахте всё идёт своим чередом: двое часовых шёпотом болтают о чём-то в коридоре гауптвахты, старший лейтенант Домброва сидит в своём кабинете под портретом Ленина и спокойно читает газету «Советский спорт»; кто-то томится в одиночной камере, а кто-то — в общей…

Камера номер семь.

Всё спокойно, все сидят по-прежнему в своих обычных позах. Лисицын сладко дремлет.

— Так говоришь, бабуся болеет по-прежнему? — спрашивает у Злотникова Полуботок.

Тот отвечает совершенно нормально:

— Болеет.

— Ну а мать-то как? Пишешь ей письма?

— Пишу. И она мне пишет. Да только не все письма от неё доходят до меня.