Сергей Михеенков - Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»

– Уходи! – крикнул он ему.

Тот встрепенулся, посмотрел на него, потом в глубину оврага.

Фон Рентельн понял его взгляд и снова крикнул:

– Не туда, сынок! Туда! – И указал к ручью, на восток, к Москве.

Все очень просто. Когда загоняют зверя и знают, где его логово, загнанного обычно перехватывают на наикратчайшем пути. Если баденец не дурак, он обойдет все посты и выйдет к своим. А впрочем, ему, русскому человеку, которому вот-вот перехватят горло, нет никакого дела до какого-то малодушного немца…

– Туда! Туда! – махнул ему рукой фон Рентельн и, уловив за оврагом в кустарнике движение, нажал на спуск.

Автомат отстрелял остаток обоймы, пять или шесть патронов. Средняя очередь. Фон Рентельн быстро поменял рожок, взвел затвор. Нет, он еще будет сражаться. И тем, кто сейчас обкладывал его, перемещаясь за кустарником и деревьями с целью сближения и верного выстрела, еще надо пережить его. Доказать свое превосходство. В том числе и в праве любить эту землю, этот лес, пахнущий родиной, и город, к которому ему, Эверту фон Рентельну, пришлось идти двадцать лет. Кто из них, стреляющих сейчас в него, как в дикого и чужого зверя, имеет большее право любить этот город?!

И когда с противоположной стороны оврага закричали по-немецки: «Солдат!» – и предложили бросить к ногам оружие, он вспыхнул такой яростью, что новая обойма в автомате опустела в несколько секунд.

Голос показался ему знакомым. Но это, как показалось ему, уже начинался бред. Если бы они закричали по-русски, он отреагировал бы спокойнее. Слова врага, и произнесенные по-русски, могли стать последними словами, обращенными к нему. В последнее время он мало говорил по-русски. Хотя сюда он стремился в том числе и затем, чтобы каждый день слышать родную речь и разговаривать с русскими людьми. Для общения с товарищами по роте вполне хватало немецкого. С Андрэ… С Андрэ он действительно порой разговаривал по-русски. Но немного. Перекидывался двумя-тремя фразами на заданную тему. Тренировки в рамках полигона, только и всего. Когда шли по занятым деревням и городам, по-русски он старался не говорить. Однажды, на окраине Смоленска, он окликнул женщину средних лет. Возможно, они были ровесниками и многое повидали в этой жизни.

– Вы – русский? – закричала она.

Он замолчал и сделал знак рукой: нет.

– Вы – русский! Будьте вы прокляты! Иуды! Иуды! Иуды!

Кто была эта женщина? Что довело ее до состояния безумия? Горе? Утрата близких? Зверства тех, кого она считала людьми?

Фон Рентельн снова перезарядил автомат и снова подумал: неужели все закончится здесь, в сыром болотистом овраге?

Баденец, между тем, демонстрировал успехи: еще минута, и он исчезнет за поворотом, а там начнется пойма, заросшая ивняком и черемухами. Как буйно она, должно быть, цветет по весне! Если баденец не окончательно впал в отчаянье и сохранил хотя бы немного рассудка человека, у которого не все потеряно, он затаится именно там. А потом, когда большевики уйдут, ему ничего не стоит вернуться к своим.

Потом он начал думать о том, как завершить свой поход на родину. В СС выдают ампулу с ядом. У всех офицеров она зашита под воротником – очень удобно. В гранатной сумке, в кобуре, он хранил свой револьвер. Свой талисман – память о том прекрасном мире, в котором он когда-то жил и который защищал до последней возможности.

Но сейчас надо было помочь парню из Бадена. Ему совсем немного лет. Он мог быть его сыном. У него пронзительно-голубые глаза человека, который искренне верит, что жизнь – это счастье.

Немец стерег каждое движение Хаустова. Стоило ему переползти на шаг-другой вправо или влево, тут же следовала очередь. Хаустов же его никак не мог засечь. Автоматчик умело менял позицию. Очередь – и тут же смещался вправо или влево. Софрон тоже молчал. Оставалось одно: подползти как можно ближе к краю оврага, найти место, где кусты ивняка пониже, и перекинуть через них гранату. Но, как только он в очередной раз привстал на локтях, чтобы наметить маршрут перебежки, немецкий автомат плеснул из оврага тремя короткими торопливыми очередями. Немец держал его на мушке. Одна из пуль перерубила сухую трубку таволги в двух сантиметрах от обреза каски, а вторая, кажется, все же задела. Она прошла через шинельное сукно на спине. И входное, и выходное отверстия Хаустов нащупал дрожащими пальцами. Боли не чувствовал. Но спина и плечи занемели.

У Хаустова с собой были две гранаты. Он достал одну из них и разогнул усики чеки. Кроме как гранатой, понял он, его не взять. Будет держать их на мушке, пока патроны есть. А патронов, судя по тому, как он их расходует, у него под рукой достаточно.