Джозеф Хеллер - Поправка-22

— Я так и не расслышал, о чем ты мне говорил! — пригнувшись к нему, прокричал Аафрей.

— Я говорил — проваливай! — взвизгнул Йоссариан, и по его щекам покатились слезы. Он принялся злобно молотить Аафрея — изо всех своих сил и обоими кулаками, — но только по корпусу. — Проваливай отсюда! Проваливай, слышишь?

Молотить Аафрея было так же легко — или, вернее, так же бессмысленно, — как слабо надутый резиновый мешок. Кулаки почти не встречали сопротивления в его непробиваемо пухлом теле, и вскоре Йоссариан окончательно отчаялся, а руки у него беспомощно опустились. Он ощутил унизительное бессилие и едва не разрыдался от жалости к себе.

— Так о чем ты мне говорил? — спросил его Аафрей.

— Проваливай, — умоляюще промямлил Йоссариан. — Проваливай отсюда в средний отсек!

— Я опять ничего не слышу!

— Не слышишь — и не надо. Оставь меня в покое, — простонал Йоссариан.

— Чего не надо? — спросил Аафрей.

Йоссариан принялся молотить себя по лбу. Потом ухватил Аафрея за рубаху, поднялся для тягового усилия на ноги, оттащил Аафрея от пилотских кресел и пхнул его к черной дыре туннеля, как дряблый, но тяжелый и неуклюжий мешок. Когда он возвращался к лобовому стеклу, мимо его уха просвистел осколок, мгновенно прошивший кабину насквозь, и Йоссариан, напрягая остатки соображения, удивился, почему их всех не убило. Самолет опять набирал высоту. Двигатели ревели с мучительной натугой, кабину наполнял удушливый чад и запах перегретого машинного масла. А потом ее словно бы захлестнула метель!

Тысячи обрывков белой бумаги кружили, как снежные хлопья, по кабине — причем столь густо, что когда он моргал, то ощущал ресницами их кружащийся хоровод, а когда вдыхал, они назойливо липли к уголкам его губ или крыльям носа. В изумлении оглянувшись, он разглядел Аафрея, с горделивой, от уха до уха улыбкой поднявшего кверху, чтоб Йоссариан увидел, пачку пробитых осколком карт: осколок едва не задел и Аафрея, так что он возомнил вдруг себя героем, а поэтому излучал идиотский восторг.

— Вот это номер! — гордо прокаркал он, тыча в Йоссариана два пухлых пальца сквозь неровную дырку одной из карт, продранной осколком. — Вот это номер!

Йоссариан был огорошен его безумием. Он походил на неистребимого пухлого великана, от которого невозможно убежать или спрятаться — как в страшной сказке и кошмарном сне, — Йоссариан боялся его по многим причинам, но сейчас он был чересчур утомлен и взвинчен, чтобы обдумывать каждую отдельно. Ветер, врываясь в маленькие пробоины, оставленные осколком на потолке и в полу, кружил по кабине мириады белых клочков, казавшихся в своем бесконечном кружении неподвижными, раз и навсегда застывшими, подобно маленьким белым вкраплениям в стеклянном прессе для бумаг на столе, что придавало их вкруговую остекленной кабине навеки замерший, нереальный вид. Все в ней виделось безмолвно кричащим, недвижимо хаотичным и причудливо призрачным. Голова у Йоссариана болезненно ныла от пронзительного, как звук бормашины, зудения. Неожиданно он понял, что это голос Маквота, ввинчивающийся ему в уши из наушников шлемофона, — Маквот с остервенением требовал курс. Но Йоссариан ошалело и немо рассматривал щекасто лунообразное лицо Аафрея с широкой, бессмысленно невозмутимой ухмылкой, обрамленное неподвижным бумажным бураном, и думал, что тот, очевидно, спятил… но вдруг он увидел справа от самолета восемь почти одновременных взрывов и сразу вторую такую же очередь скорострельной зенитки и, слева, третью: они попали в пристрелочную вилку.

— Резко влево! — рявкнул Йоссариан, тут же забыв об ухмылке Аафрея, и Маквот мгновенно выполнил команду, но зенитчики предвосхитили их ответный маневр и тоже перенесли огонь резко влево, и Йоссариан принялся рявкать, как автомат: — Резче! Резче! Резче, ублюдок! РЕЗЧЕ, РЕЗЧЕ, РЕЗЧЕ, РЕЗЧЕ!

Маквот, почти перевернувшись через крыло, бросил самолет в немыслимый вираж, и заградительный огонь внезапно угас — они чудом вырвались. Их не убили.

Но другие еще не ушли от смерти. Растянувшись в небе на многие мили, то теряющие, то вновь обретающие строй среди ослепительных и тускло-багровых и расплывшихся серовато-черных шаров, многие поврежденные еще при подходе, самолеты начинали боевой курс — гиблую прямую для бомбометания, — рвались, сквозь вспышки новых разрывов и дымные кляксы старых, к цели, похожие в своих стремительных прорывах, кажущихся летчикам медлительно бесконечными, на стайки крыс в безумной побежке среди массы взвихренных ветром с земли округлых катышков собственных экскрементов. Одна машина, объятая пламенем, тянула вперед, отстав от строя, наподобие гигантской мерцающей звезды. Через несколько секунд она накренилась и пошла неровными кругами на снижение, волоча за собой, словно тяжкий шлейф, длинный хвост багрового пламени, затемняемого клочьями черного дыма. Внезапно к земле устремились парашюты — один… второй… третий… четвертый… — а потом машина сорвалась в штопор, рухнула на землю и быстро сгорела, коробясь, как обрывок оберточной бумаги, в пышном зареве своего погребального взрыва.