Джозеф Хеллер - Поправка-22

— Так будет лучше только для меня, Кошкарта и Корна.

— Для всех, — упрямо повторил майор Дэнби.

— В том числе и для тех летчиков, которым придется летать на боевые задания?

Майор Дэнби в замешательстве отвернулся и несколько секунд неловко молчал.

— Йоссариан, — после паузы сказал он, — вы никому не поможете, если дадите возможность полковнику Кошкарту притянуть вас к суду, который неминуемо подтвердит все его обвинения. Вы на долгие годы попадете в тюрьму и безнадежно испортите себе жизнь.

— А какие он выдвигает против меня обвинения? — с нарастающим беспокойством спросил Йоссариан.

— Постоянное нарушение дисциплины, преступная халатность при бомбардировке Феррары, невыполнение приказов командира на линии огня и дезертирство.

— Так они ведь и раньше могли меня в этом обвинить, разве нет? А вместо обвинения дали за Феррару медаль. Как же им удастся теперь доказать мою преступную халатность?

— Аафрей покажет под присягой, что вы с Маквотом написали лживый рапорт.

— Этот может, что и говорить.

— Кроме того, они обвинят вас в попытке изнасиловать невинную девушку, махинациях на черном рынке, саботаже и выдаче за деньги военных тайн врагу.

— Обвинят-то ладно, а как докажут? Я ведь ничего подобного не делал.

— Они найдут свидетелей, которые будут утверждать, что вы все это делали. И найти таких свидетелей вовсе не трудно, убедив их предварительно, что вас надо изолировать для блага страны. Причем в каком-то смысле они были бы правы.

— В каком же это смысле? — подперев голову рукой, враждебно спросил Йоссариан.

— Видите ли, Йоссариан, — снова выпрямившись на своем стуле и промокая платком лоб, начал Дэнби. Ему было неловко, и он слегка запинался. — Развенчание полковника Кошкарта и подполковника Корна нанесет нашей боевой мощи немалый урон. Ведь если смело смотреть правде в глаза, Йоссариан, то придется признать, что наш полк, независимо от личных качеств командира, эффективно выполняет свой воинский долг. А если трибунал признает вас невиновным, репутация полковника Кошкарта будет подмочена, и другие летчики тоже, вполне возможно, откажутся летать, что пагубно отразится на боеспособности нашего полка. Вот в каком смысле было бы правильно осудить вас, хотя вы и невиновны.

— Да, ловко вы разложили все по полочкам, — едко пробормотал Йоссариан.

— Напрасно вы на меня сердитесь! — протестующе воскликнул майор Дэнби, однако покраснел, смущенно нахмурился, а потом и вовсе отвел взгляд. — Мне-то что? Я просто пытаюсь объективно взглянуть на вещи и найти выход из гибельного для всех тупика.

— А я, между прочим, никого в тупик не заводил.

— Зато могли бы вывести. Да вы и сами сможете выбраться из него только вместе со всеми. Летать-то вы не хотите.

— Я могу сбежать.

— Сбежать?

— Дезертировать. Скрыться. Плюнуть на все и удрать.

— Куда? — с возмущенной озабоченностью спросил майор Дэнби. — Куда вы можете удрать?

— Ну хоть в Рим, это, сами понимаете, нетрудно. А там спрячусь.

— И будете непрерывно трястись от страха, что вас найдут. Нет-нет, Йоссариан, нет и нет! Это было бы слишком опасно и постыдно. Если спрятать голову в песок, тучи над ней не развеются. Я же хочу вам помочь, Йоссариан, помочь, а не навредить, понимаете?

— Вот-вот, именно так сказал и обэпэшник, предлагая своему напарнику разодрать мне рану, — ядовито сказал Йоссариан.

— Я не обэпэшник! — оскорбленно вскинулся майор Дэнби и опять покраснел. — Я университетский профессор с обостренным восприятием хорошего и дурного, мне незачем вам лгать. Я вообще никому не лгу.

— А что вы скажете, если кто-нибудь спросит вас об этом разговоре?

— Я ему солгу.

Йоссариан ехидно расхохотался, а майор Дэнби, все еще красный от негодования, облегченно откинулся на спинку стула, как бы предполагая, что, добившись перелома в настроении Йоссариана, сумеет отыскать и выход из опасного тупика. Йоссариан смотрел на него с презрительной жалостью. Он сел, прислонился к спинке койки и, закурив сигарету, сочувственно разглядывал со снисходительной полуулыбкой затаившийся в глазах майора Дэнби ужас, который охватил того — и, по-видимому, навеки, — когда генерал Дридл приказал вывести его перед бомбардировкой Авиньона из инструктажной и расстрелять. Морщины страха, словно темные шрамы, навсегда взрезали ему лицо, и Йоссариану было немного жалко этого немолодого, деликатного, совестливого идеалиста — так же, как многих других людей с безобидными прегрешениями и несерьезными бедами.