Бранко Чопич - Суровая школа (рассказы)

К концу месяца в отряде Баука осталось всего шесть человек. Среди них, кроме Баука и Петара Чука, были два брата Еличича, близнецы, похожие друг на друга как две капли воды, и двое уроженцев ближнего городка: кузнечный подмастерье Мигия и сапожник Хайро Каракол, уже немолодой человек, смуглый, сухой и крепкий, как кизиловый ствол.

На последнем партийном собрании, состоявшемся на небольшом, голом, открытом всем ветрам плато, Баук удивленно осмотрел свою дружину. Только здесь, на вершине, оказавшись выше всех сел, гор и деревьев, он со всей ясностью понял, насколько она мала — на этой крутизне, под самым небом его дружина казалась такой беззащитной и беспомощной.

— Это все, что от нас осталось? — Он обвел всех взглядом. — Мало нас, мало, товарищи, — проговорил он еще тише, и ребята почувствовали, что Баук затосковал, с грустью вспомнив свой прежний отряд.

— Мало? А я считаю, что нас уже вообще нет! — резко и холодно заявил Петар Чук, лихорадочно сверкнув глубоко запавшими глазами.

— Как так нас нет? — спокойно спросил Хайро Каракол, сохранявший невозмутимость в любом разговоре, о чем бы ни шла речь — об обеде, о борьбе или о гибели.

— Нас нет, товарищи, — упрямо повторил студент. — Мне это сейчас абсолютно ясно. Мы все больше и больше откалываемся от народа, становимся гайдуцкой группой, оторванной от всего света. Стоит оборваться еще двум-трем связям в селах — и кончено, нас нет. Очевидно одно: четникам удалось загнать нас на самую вершину горы, и это наша последняя позиция, а дальше — только звезды, пустота.

— Звезды? Какие звезды? У нас есть винтовки, есть еще люди, есть Баук. Мы можем спуститься вниз — подальше от звезд, — спокойно пояснил непреклонный Каракол.

— Вниз, к селам, — и будь что будет: кому опанки, а кому портянки! — твердо заключил Баук после продолжительного мрачного молчания. — Если уж погибать, так погибать среди людей, а не по-волчьи, в горах!

— Правильно! — утвердительно кивнул молчаливый Мигия, схватив карабин, будто кузнечный молот, а братья Еличичи, одинаково одетые и одинаковые по росту, только переглянулись и улыбнулись друг другу. Куда бы они ни шли, вместе им всегда было хорошо и легко на сердце.

В тихие сумерки, когда в придорожной корчме Косты Американца стонала гармоника и галдели итальянские солдаты, неожиданно в дверях появился Баук с одним из своих товарищей и направил автомат на пьяных берсальеров.

— Ни с места!

Солдаты замерли возле длинного узкого стола, заваленного грязной посудой и остатками еды. Никто даже не попытался протянуть руку к оружию, сваленному в углу, и только их переводчик и посредник в переговорах с местным населением мясник Марко Йованич украдкой, воровато бросил взгляд на окно, но и оттуда да него смотрело дуло винтовки Еличича.

— Нечего посматривать, Йованич, не поможет, — зловеще одернул его Баук и, собрав коротенькие итальянские винтовки, крикнул в открытую дверь: — Иди-ка сюда, Ненад, возьми эти винтовки!

Пока один из Еличичей выносил винтовки, Баук обратился к жене корчмаря, к белой как мел толстухе, у которой от страха отнялись ноги.

— А ну ты, синьорина, скажи, пусть выйдут вон.

— Да-а… Будто я умею по-ихнему, — забормотала перепуганная женщина, с трудом приподнимая с колен пухлые голые руки.

— А угощать небось умеешь! — недовольно прикрикнул Баук и перевел взгляд на Йованича. — Эй, скажи — пусть выходят!

Дрожащий Йованич залепетал что-то по-итальянски, а потом приподнялся и стал показывать руками на дверь.

— Пошли, пошли… Ух, итальянская сволочь, что приросли к месту?! Пошли вон, макаронники! Хе-хе, посмотри на них, чтоб им…

Толкаясь, офицер и четверо солдат исчезли за дверью, в то время как Йованич остановился возле косяка, услужливо пропуская Баука вперед.

— А ну, и ты с ними! — прикрикнул на него Баук и так выразительно посмотрел, что у мясника подкосились ноги и произошло что-то весьма неладное, окончательно лишившее его храбрости. Взглянув на свои широкие штаны, он беспомощно заключил:

— Я пропал!

Оставшись одна, женщина завопила:

— Ой, Баук, не надо их здесь! Гони дальше от моего дома!

— Ни шагу! — обернулся к ней Баук и взглядом приковал ее к стулу.

Цепочка людей исчезла в ближней рощице, и корчма погрузилась в тишину, возле нее лишь мирно копошились куры; вдруг в нужнике, что позади дома, скрипнула дверь и оттуда робко высунулся сам корчмарь Коста. Впалые щеки, в лице ни кровинки. Машинально поправляя подтяжки, он ватными ногами ступил на землю и прошептал: