Петр Лебеденко - Шхуна «Мальва»

Петро Калугин не отрываясь смотрел на Глыбу.

Чувствуя на себе взгляд Моренца, он вдруг засмеялся:

— Этому капут, господин капитан! Истинный господь! Повесить его надо, пока не подох...

Глыба медленно поднял голову и, увидав своего бывшего дружка, шагнул вперед.

Гестаповцы хотели удержать его, но Моренц крикнул:

— Выйти!

Немцы четко повернулись на каблуках и скрылись за дверью. Иван теперь стоял твердо, он весь как-то собрался, подтянулся и расправил опущенные плечи.

— Партизан узнает этого человека? — спросил Моренц через переводчика.

Глыба несколько секунд смотрел на Петра Калугина, потом отвернулся от него и твердо ответил:

— Эта падаль была человеком раньше. А теперь какой же он человек? Падаль и есть падаль!

Петра Калугина словно подбросило. Он вскочил и закричал:

— Это ты скоро станешь падалью, понял? Не думай, что с тобой тут долго будут, канителиться... Придет время — повисишь на перекладине!

— Не подходи ко мне близко, гад! — Иван отшатнулся от Калугина, точно, от чумного.

Калугин побледнел. Он шагнул к Ивану и ударил его кулаком в лицо. Моренц не ожидал, что у этого больного рыбака столько силы. Глыба качнулся и упал на пол.

— Убью! — весь дрожа, кричал Петро Калугин.

Будто зевая, Моренц прикрыл рот рукой и довольно улыбнулся. «Ого, черт возьми, — подумал гестаповец, — этот Калугин — настоящий волк!..»

Глыба старался подняться и не мог. Скрученные проволокой руки и деревянная нога мешали ему опереться, и он неуклюже ползал по полу. Наконец ему удалось приблизиться к стене, и он с трудом поднялся на ноги. Некоторое время рыбак молчал, глядя в окно и на улицу. Ему вдруг показалось, что он слышит далекий-далекий шум прибоя. Может быть, это гудело у него в голове, но Иван не отрывал глаз от окна. Зеленая ветка клена покачивалась за стеклом, и воробей чистил клюв, вертя головкой...

Потом над деревом пробежал ветерок, и нежные листочки клена затрепыхались, зашелестели, точно рассмеялись по-детски веселым смехом. Вот так когда-то смеялся Ленька...

Глыба краем глаза увидал, как гестаповец одобрительно кивнул Калугину. Иван поглядел на рыбака и сказал:

— Не это больно, Петро. Такое мне не впервой... А вот что человеком ты перестал быть, Иуда. Сам знаешь, Петро, не верю я в бога. А вот сейчас говорю: дай бог мне встретиться с тобой когда-нибудь один на один...

Петро Калугин вышел из гестапо возбужденный и подавленный в одно и то же время.

«Все хорошо... Все хорошо... — шептал он, быстро шагая в сторону моря, где почти на самом краю обрыва был его дом. — Все идет, как надо...»

Он хотел успокоить себя и не мог. Перед ним все время стоял Иван Глыба. Набрякшие веки, синие руки и острые скулы под жесткой щетиной с запекшейся кровью. Да еще глаза. Совсем не такие, какими их знал Петро Калугин. «А теперь какой же он человек?» — слышал Петро голос Глыбы.

Рыбак пришел домой, не раздеваясь, лег на койку. Его знобило. Так бывало всегда, когда приближался приступ его страшной болезни. Петро боялся этих приступов. Припадки изнуряли, выматывали силы, после них он долго не мог прийти в себя. А силы были сейчас нужны как никогда. С тех пор, как Глыба попал в гестапо, Петро думал только об одном: надо помочь Ивану.

Но как помочь? Как вырвать его из лап Моренца?

Он строил планы один отчаяннее другого и сам понимал: осуществить их невозможно. Не то чтобы рыбак боялся риска — сам он готов был идти на любой риск. Однако он ясно сознавал: неудача — это конец. И для него конец, и для Ивана Глыбы. «Все будет хорошо, — повторял Петро, лежа на койке и прислушиваясь к самому себе. — Только бы не эта проклятая болезнь».

Его начинало трясти: крайнее напряжение всех его душевных сил там, в гестапо, теперь давало о себе знать.

Петро встал, вышел во двор, сел на скамью под жерделой. Тихо шумела листва, тихо шумело море под обрывом. Это успокаивало. «Может, минует», — с тревогой думал рыбак.

— Дядя Петро! — услышал он голос Леньки. — Дядя Петро, можно, я посижу тут?

К скамье подошел Ленька. Был он еще худой, бледный, с запавшими глазами. И ходил медленно, осторожно, будто боялся: вот-вот упадет от слабости. По ночам вскрикивал от увиденных во сне кошмаров, что-то бормотал, просыпался.

Мать Петра Калугина заботилась о нем, как о родном сыне, и сам Петро относился к Леньке так по-братски тепло, что мальчишка все чаще и чаще стал забывать об ужасах, которые ему довелось испытать в гестапо. Оживал Ленька, веселел... «Вот только бы сил набраться скорее!» — думал он.