Алексей Котенев - Грозовой август

Не очень лестно аттестовал он и Поликарпа Посохина, который даже на занятия не ходит: подметает пол в землянках да печи шурует — штатный дневальный. По мнению старшины, цю «отстающу людыну» из забайкальской деревни Чегырки давным-давно надо списать непосредственно в обоз третьего разряда.

Потом заговорил о высоком худощавом солдате, что стоял, задумавшись, около проволочного заграждения.

— Це наш ротный виршеплет. Бачете, стоить, як мокра курыця. Турника боиться, як черт ладана. Ох, и хлебнете вы з ным...

В дальнейшем выяснилось, что солдатский поэт Илько Цыбуля — младший брат старшины Федосия Цыбули. О неудачах по службе младшего брата Цыбуля-старший говорил с раздражением. Видно, эти неудачи больно били по авторитету старшины. Какой же он старшина, если не может привести к «нормальному бою» собственного брата?

Поговорив, Иволгин и Цыбуля вместе подошли к полосе препятствий, где занималось первое отделение. Два бойца подползали под проволокой к финишу, трое стояли на старте, а коротыш Юртайкин, зацепившись гимнастеркой за колючую проволоку, лежал на траве, как пойманный в капкан. Ефрейтор Туз громко подал команду «Смирно», и все солдаты замерли на своих местах, опустив руки по швам. Только Юртайкин лежал под проволокой на полосе препятствий, не в силах двинуться.

— А вас шо, не касается?! — гаркнул на него Цыбуля. — Встаньте, як положено!

— Лежу, товарищ старшина, — ответил печально Юртайкин. — Рад бы, как говорят, в рай, да проволока не пускает.

Солдаты едва сдерживали смех.

— Рядовой Забалуев, видчипыть цего экземпляра, — распорядился Цыбуля.

Здоровенный и добродушный на вид солдат склонился над проволокой и стал вызволять Юртайкина из беды, приговаривая:

— Эх, Сеня, Сеня!.. Попался ты, как гольян в невод. — Глянув на подошедшего Иволгина, добавил, будто объяснял причину случившегося: — Вятский он у нас. А они большие не растут.

— Ладно, ладно, костромские больно растут, — огрызнулся Юртайкин, выбравшись наконец из ловушки. — Это не у вас в Костроме да на той стороне дрова градом выбило?

— А не у вас, случаем, корову на баню затаскивали, траву там съесть? — парирует Забалуев.

— А ты как думал! Вятские ребята хватские — семеро одного не боятся. Семеро на стогу, один подает — кричат: «Не завалива-ай!»

Цыбуля заметил в глазах младшего лейтенанта искорки смеха, предусмотрительно отвел его в сторону.

— Между прочим, потому и трудно воспитывать цего вертопраха Юртайкина. Вызовешь его стружку знымать, а вин як сморозе шо-нибудь — хочь хрыстысь та тикай. Дай боже самому не рассмиятыся. У его даже ложка с надписью: «Эх, Андрюша! Нам ли жить в печали!»

— Это хорошо, люблю веселых, — улыбнулся Иволгин.

— Конечно, личному составу шо не смияться? Обмундирование выдають, годувать — годують, — продолжал нахмурившийся старшина. — Хиба ж ему погано живеться — личному составу? А нам смияться не положено.

— Почему же не положено?

— Потому шо в армии субординация и дисциплина. Мий дядько Прокоп, старый солдат, так говорыв про дисциплину: «Воиньска дисциплина жмэ нижнего чина. А нижний чин того, кто учить его». Зразумилы?..

Во втором часу дня автоматчики с песней вернулись в расположение батальона. У землянки их встретил Будыкин. Приняв доклад Цыбули, он солидно кашлянул в кулак и, оглядев строй, негромко, чуть заикаясь, сказал:

— К нам в роту прибыл новый офицер младший лейтенант Иволгин — фронтовик, гвардеец, орденоносец. Сегодня он примет ваш взвод.

Автоматчики с любопытством смотрели на нового командира, на его орден Славы, гвардейский знак и первые одиноко поблескивающие звездочки на погонах. Иволгин чувствовал на себе эти взгляды, старался скрыть волнение, но не мог. Кровь ударила ему в лицо, чуть подрагивали пальцы. Да, теперь он уже не Сережка-озорник, теперь он командир и начальник для своих подчиненных. Хватит ли знаний, умения стать по праву их начальником? «Слово командира имеет силу государственного закона», — не раз слышал он в училище. Значит, его слово должно быть таким же мудрым и значительным, как государственный закон. Но где же, где взять эту мудрость? «Ничего, обойдется, — подбадривал он себя. — Не боги горшки обжигают!»

Жизнь на Бутугуре шла давно проторенным путем. Один день походил на другой, как походят друг на друга выбеленные солнцем былинки прошлогоднего пырея под окном будыкинской землянки. Утром подразделения шли на занятия в падь Урулюнгуй. Потом обед. Снова занятия. Командиры взводов возвращались в землянку только вечером, когда спадала жара. Приходили усталые, сметали с сапог желтоватую цветочную пыльцу, мылись до пояса под гремящим рукомойником и, расположившись в «приемной» — крытой легким травяным навесом пристройке к землянке, — блаженно отдыхали, пока их не загоняли в землянку надоедливые комары.