Алексей Котенев - Грозовой август

— И чем же ты не доволен?

Драгунский ничего не ответил. Подтянул ремень, снял со стены планшетку, потом сел за стол, закурил и долго смотрел молча на Иволгина.

— Ты знаешь что? — начал наконец он. — Давно с тобой собираюсь поговорить откровенно. Ты не возражаешь?

— Пожалуйста.

— Скажи мне без всяких выкрутасов, как ты расцениваешь, ну, скажем, стремление бойца к подвигу? Как смотришь на его желание отличиться в бою? Только не крути — откровенно, как друг своему другу.

— Странный вопрос! Конечно, положительно.

— Ясно. А теперь ты мне ответь, не кривя душой, почему ты обычно улыбаешься, — и ты не возражай! — когда я стремлюсь показать себя в каком-нибудь трудном деле?

— По-моему, стремление к подвигу и славе — совершенно разные вещи.

— Но согласись — они стоят рядом, тесно связаны. Подвиг сопровождается славой. И заметь: слава — у нас не позорное слово. Мы называем славной нашу армию.

— Все это верно. Но зачем же звонить о своих подвигах во все колокола?

Драгунский встал из-за стола, прошел к своей кровати, переставил на другое место кресло, повернулся к Иволгину.

— Мне сегодня рассказали любопытную новость: три дня назад в Мукдене видели атамана Семенова и генерала Ханшина — того, что командовал армией у Колчака. У меня созрел план поймать этих гадов. Представляешь, какая это будет сенсация! Если хочешь, пойдем вместе. За отца расквитаешься. Или Посохина дай мне на ночь: он атамана в лицо знает. А теперь скажи: стоящее это дело или нет?

— Ты все сенсации ищешь, — поморщился Иволгин. — Но, по-моему, зря. Я не думаю, чтобы эти шакалы обитали в занятом нами городе. И вряд ли тебе удастся провести их перед фоторепортерами всего мира!..

— Я так и знал, что ты меня обвинишь в стремлении к личной славе. Но ты пойми, слава армии слагается из славы рядовых бойцов.

Иволгин потупился, потом поднял глаза на Драгунского:

— Застоялся ты, Валерий, на Бутугуре. Прорвался, вот и заклокотал, как хинганский ручей, — вокруг одни брызги да пена...

— Ну, что ж, спасибо за лестную характеристику, — поклонился Валерий. — Только не обижайся — в тебе я тоже не вижу особой мудрости. Взять хотя бы этот нелепый случай у публичного дома. Ведь ты же смазал успехи всего батальона, в том числе и свои.

— Каким же образом?

— А вот таким. Мне известно, что Паркер под давлением своих солдат представил наших десантников к наградам, а тебя — к высшему ордену. Вообрази, сколько было бы шуму в нашу пользу! Английская королева и американский президент награждают советских воинов! А теперь все летит насмарку — никаких наград. Понял?

— Ничего, переживем. Надеюсь, американские и английские солдаты нас не забудут. — Иволгин прошелся по комнате, повернулся к Драгунскому, гневно сверкнул глазами: — Не нужен мне орден хоть от самой английской королевы, если привезут его мне на рикше. Понял? Не ну-жен!

События, последовавшие сразу после смерти Ветрова, в какой-то степени ослабили, притупили острую боль, вызванную столь тяжелой утратой. В час его кончины в бригаду пришла сногсшибательная новость о капитуляции Японии. Потом начались упорные бои на берегу Гольюр-хэ. Затем — дерзкий рейд в глубокий вражеский тыл, потребовавший от каждого предельного напряжения всех сил. И горе как бы отступило на второй план, рассеялось в опасностях, хлопотах и тревогах.

Но десантники не могли забыть своего комбата, к которому привыкли за четыре года на забайкальской пограничной сопке. Особенно остро они почувствовали его отсутствие в Мукдене после вступления в город жилинской бригады, когда смертельная опасность миновала и можно было оглядеться, подумать о погибших товарищах.

Вероника все это время ходила как потерянная, никого не замечала, ни с кем не разговаривала. По вечерам плакала, прижавшись щекой к ветровской шинели, которую захватила с собой, отправляясь с воздушным десантом в Мукден. Аня Беленькая пробовала отвлечь ее от мрачных дум, как-то начала рассказывать ей об ухаживаниях Драгунского. Вероника слушала ее с опущенной головой, с полными слез глазами, потом тихо сказала:

— Ты извини меня, Аня, но мне надо побыть одной.

Огорченная Аня пошла в казарму, потом направилась, не зная зачем, к домику, где жил Иволгин. По пути она встретила Викентия Ивановича.

— Что-то я не вижу Веронику? — спросил тот. — Где она?

— Тоскует сильно, — ответила Аня. — Тяжко ей. Не знаю, как и быть...

— Делом бы ей надо заняться — скорей тоска пройдет. На народе, говорят, и смерть красна.