Михаило Лалич - Избранное

— Боже, боже, что они задумали? — причитает тощий как щепка крестьянин.

— Не останется у нас и мыши в подполье, — сетует другой.

— Камня на камне не оставят, — соглашается Черный.

— Ерунда! — говорит Шумич. — Это только вдоль шоссе, вглубь они не полезут. Снесут придорожные дома, постоялые дворы да кабаки, убыток невелик!

— За вашу доблесть расплачиваемся, — замечает четник. — Так и надо, если нет своей!

— Чтоб тебе родного дома не увидеть!

— И не увидим, и вы тоже, мне кажется.

— Полегоньку, — подает голос Кум. — Снявши голову, по волосам не плачут! Разбитого не склеишь. Прошлого не воротишь. Негоже, чтобы все кругом погибали — русские, англичане, американцы, ну и немцы с японцами, а мы бы полеживали да брюхо поглаживали. И чтоб у нас и волки были сыты, и овцы целы.

Дорога поворачивает на восток, и тут сразу перед нами, совсем близко, возникает поросшее соснами плоскогорье. Оно не превращается в прах и пепел, не исчезает из глаз, не мираж. А крепко и незыблемо стоит на месте, наперекор увивающимся возле него реке и шоссе. Мы едем, под нами обрывистая стена, испещренная обглоданными промоинами и оврагами. На полянах кое-где дома, на лугу пасутся лошадь и овцы. Вблизи плоскогорье не кажется странным, скорей даже красивым, и печально смотрит на нас золотыми глазами своих цветов и глазками сосновых почек, и словно говорит что-то на своем языке, неясно предупреждает о надвигающейся опасности. Гора знает многое, она стара, огромна и мудра, как сама природа, ибо она ее часть. Что же ты задумала сказать мне, гора, мне или кому-то другому, если так притягиваешь к себе взоры? Может, хочешь, чтоб мы удержали тебя в памяти и потом, на чужбине, вспомнили о тебе? Или чтоб навеки с тобой простились?

Гора осталась у нас за спиной, а мы спускаемся по безлюдной местности, откуда изгнали народ еще два года назад, к Ругову. На горном плато чернеют пожарища, окруженные остатками стен и оград. Тесаные камни развалин словно оскалили свои черные зубы в ухмылке. Кое-где еще не заросли травой тропы. В загонах поднялась крапива — нет больше бедняков, чтоб собирать ее. То там то сям в траве гниет балка, словно труп, который не успели схоронить или хотя бы убрать. Нет постоялого двора на Белухе, с неизменным запахом жаренной на сале яичницы, осталась только закопченная стена да корыто, куда из источника льется вода. Освобожденный от помех, дичает лес. Исчез старый тракт гусиньских ломовых извозчиков, уменьшились поляны, поросли кустарником гречичные и картофельные поля. А наступление продолжается: двинулись через поле, чтоб соединиться у источника, ольшаник и лесной орешник. И по тому, как волнуется листва, можно подумать, что, идя на приступ, леса долин и вершин перекликаются лишь им понятным языком:

— Ага-га-га-а-а-а! Нет человека!

— Угу-гу-гу-у-у-у! И слава богу! Чтоб не осталось и поганого его следа!

Чуть ниже протискивается между отвесными скалами и утесами шоссе. Грузовики нагоняют друг друга, подскакивают и покачиваются на ненадежных дощатых мостах. Тут нет места для деревьев, тут ревет и бурлит река да вьется вокруг нее, как колечко вокруг пальца, дорога. Спускаемся в Штунель, в широкую котловину близ реки.

Тут-то и разговорился старый Дако, тот, что с одеяльцем. Указывая на ручей и место, где находился постоялый двор Юсуфа, он рассказывает, как во время грозы ручей в один миг преградил деревьями и камнями русло Бистрицы, а запруженная река за пять минут образовала водоворот и озеро как раз там, где стояли бараки и ютился рабочий люд с женами и детьми, все голь перекатная. Люди трудились на постройке шоссе ради корки хлеба. Не все погибли, кое-кого разбудила скотина, кто ухватился за коровий хвост, кто за ногу свиньи и таким манером выбрался. А всех прочих захлестнул водоворот и потом выбросил, калеча на преградах, так что они и мертвые намучились.

Известковые горы, с пещерами-кельями для отшельников, наконец раздвинулись. За ущельем местность более пологая с переходящими в равнину холмами. Древняя, согбенная патриархия притаилась в саду. Когда-то в ней схоронили головы князей нахии [17] Нахия — область, округ (тур.). , погибших на Шекуляре. Печские сербы золотом платили за эти головы, чтоб не видеть, как они сохнут на кольях и как садится на них воронье. Нас выкупить — не хватило бы ни золота, ни бумажек, хотя со временем цена на живые и мертвые головы упала. Между платанами белеет минарет. Неподалеку вздымается в небо другой. Под нами красная лужа черепичных кровель. В тесных, кривых улочках, которые, извиваясь, ведут к Ериняку, после нас поднимаются тучи пыли. Остановились мы у лесопилки.