Михаило Лалич - Избранное

Но мираж не блекнет, не тает в воздухе. Не видно лишь подножия, он ни на что не опирается. Словно висит в небе и в отличие от прочих снов и иллюзий не теряет своей красоты. Напротив, начинают выявляться новые детали в контурах полумесяца из сосен и в серебристом переплетении посередине. К рожкам сосны все ниже и ниже, друг другу по ухо, как приютские дети, пока наконец совсем не исчезают в можжевельнике и траве, а к середине растут и густеют и становятся настоящим лесом — ровным густым бором, точно какой хор. И кажется, будто этот огромный хор поет недоступными нашему слуху темно-синими голосами, поет день и ночь солнцу, ветрам и сменам погоды. И чем дольше я смотрю, тем меньше верю, что это творение слепой природы и чистого случая. Но чьих тогда это рук дело, если бога нет?.. Человек со своими циркулями расчертил бы все правильно, только это была бы геометрия в двух измерениях с небольшим добавлением третьего, а здесь проглядывает и четвертое — время: маленькие сосны — мои ровесники и помоложе меня; большие — Бука Левака и Брайотича.

На повороте наш грузовик заносит, и видение исчезает, точно его никогда и не было. Мы продолжаем подниматься, но сейчас перед глазами громоздятся горы. Появились внезапно, будто пришли проститься. Залетина, вся в складках, протянулась до Виситора и нависла над мрачной долиной, подобно мосту из хаотически наброшенных скал, кой-где покрытых дерном. В сложенной в народе песне воспевают не горные ее просторы, не луга и леса, не сосны и ели, а тех, кто там похоронен:

Левее Кома, отделенная от земли дымкой, парит островерхий Рогам с двумя морщинами на лице, словно их слезы прочертили. В памяти неясно маячит то ли песня, то ли легенда о том, как заплакала гора во времена паши Али Джина, когда он пригрозил племенам Климентов и кучей поступить с ними, как с васоевичами, — угнать в неволю.

— Вон Рогам, — указывает пальцем Кум.

— Хорошо его запомнил, — ворчит Черный.

— А под Рогамом источник Маргарита, отсюда его не видать.

— Наверно, холодный, — вздыхает Шайо.

— Нет такой воды во всей округе, — подтверждает Кум, — целебная! А неподалеку у леворечан — катун [16] Горное пастбище с загоном для овец и хижиной для пастухов. . Когда три сотни вооруженных васоевичей пробились через турецкий Санджак со знаменем в Сербию и тут же повернули обратно, турки заметили в Гилеве отряд леворечан и загнали в пещеру. Юнаки они в ту пору были, леворечане, защищались как надо. Кой-кого убили, двоих ранили — телохранителя черногорского князя из Цетинья и Велю Четкова Милошевича. И все бы они погибли там от жажды или нехватки патронов, если бы двое Лашичей не обшарили ночью пещеру и не обнаружили бы другой выход, о котором турки не знали и часовых не поставили. Выбрались Лашичи, за ними леворечане — оставили в пещере мертвых и раненых, чтобы не менять здорового на больного и свою голову на чужую. Веле Четков, раненый, заполз на заре в лопухи, искал воды напиться и принести раненому другу. А турки, заметив, что из пещеры не стреляют, кинулись в атаку. Закололи раненого телохранителя князя, отрубили головы убитым и кинулись в погоню за живыми. Веле Четков остался в лопухах, возвращаться в пещеру было уже незачем. И тут на него набрела турчанка. Чтоб не выдала его, Четков назвал ее сестрой и просил помочь. Они с мужем спрятали его, ходили за ним, пока не поправился и мог держаться на лошади, переодели в турецкую одежду и проводили до Полины, к Джукичу, знакомому мусульманину. Джукич отправил его дальше, в Крале, а краляне на Маргариту. Прибыл он на Маргариту в Петров день, на престольный праздник. Проводили его к источнику и оставили по его просьбе. Все знали там, что он погиб и оплакан, и потому, увидев его, решили, что это привидение. Ну, а потом начался веселый пир со стрельбой.

— Занятная байка, — говорит Шумич.

— Не байка, а чистая быль! — сердится Кум.

— Чем ты докажешь, что так было?

— Моя мать внучка Веле Четкова. И бабка, его родная дочь, жива — ей за семьдесят, а все зубы целы. Не лжет ни корысти, ни славы ради. Да и какая уж тут слава?

— Все равно похоже на байку, — твердит Шайо.

— Похоже на редкий случай, — возражает Кум.

— Потому и рассказывал, что редкий случай, или еще почему? — спрашивает Шумич.

— Просто чтобы видели, как может человек всплыть, когда уже потерял всякую надежду.