Михаило Лалич - Избранное

— Застегни свой шушун, — кричу, — как тебе не стыдно!

Обмерла она. Стихла мгновенно, затрещали когти-руки, ища, где расстегнуто.

— Эка важность, — говорит, а сама пытается нащупать пуговку, привести одежу в порядок, — только мне и заботы, чтоб не срамиться перед такими, как вы, — а потом увидела, что ничего не может нащупать и что все у нее в порядке, потому как и не было расстегнуто, обо всем позабыла, поскорей бы свое продолжить: — Тоже мне явились, на себя б поглядели.

А я ей в ответ:

— Это ты по новой моде гостей встречаешь — перед домом?

— А тебе в дом бы хотелось?

— Не хотелось бы, да только обычай велит предложить присесть.

— Не тебе меня обычаю учить: по гостю и встреча!

— Смотри не промахнись, когда помрешь — тем и мы тебя поминать будем.

— Только мне и заботы, как вы меня под Грядой поминать станете. — Она зашла за деревья — посмотреть, не укрылся ли кто-нибудь там. — Еще неизвестно, кто прежде и кто кого поминать будет, теперь не по очереди помирают, и больше ягнячьих шкур на бойне висит, чем овечьих. — Говорит, а сама шарит вдоль забора, за кусты зыркает, ищет. А что именно, сообразил я, лишь когда она спросила: — Ну где ж ваше могучее войско?

— Какое войско?

— Каким грозились, когда письма свои писали.

— Мы те письма не писали, — говорит Бранко.

— Значит, другие из ваших.

— Не наши это, наши такими делами не занимаются. У нас дела поважнее.

— Тогда сами собой письма написались, — съязвила Стакна. — И сами себя принесли и под порог сунули. Так, что ли?

— Не сами собой, — сказал Бранко, — это они написали от нашего имени.

— Какие такие они?

— Такие, кто привыкли жить подлостью, — пояснил я. Обозлилась она:

— Все говорят, вы!

— Как это все? Те самые и есть, что их написали. Ночью принесут, а утром придут водку пить да разговоры разговаривать. Теперь понимаю я, как они Митара заполучили — знают, что он упрям и силой с ним не сладить, потому и устроили, будто ему кто с нашей стороны угрожает. Подписались нашими именами, только это не значит…

— Не было ваших подписей, — сказала Стакна.

— Ну тогда устроили так, чтоб подумали, будто наши.

Она повернулась к Бранко, словно к нему питала больше доверия, и спросила:

— Неужто могли устроить?

— Могли, без всякого труда, — заторопился он, — есть у них специалисты по таким делам.

— Специалисты, говоришь? А ведь ей-богу, может быть! И что я знаю — старая женщина! Знаю, Митар сомневался, когда первое письмо получил, а потом…

— Что потом? — спросил я.

— Ничего, — злобно и подозрительно ответила она.

— Потом они его убедили, будто это — мы.

— Может, и впрямь вы, кто вас знает — носит вас нечистый по белу свету, и тех и других! Такое время наступило, что люди сами себе не верят, особенно если старые и если не знают, какие дьяволы кругом кружат.

— Нужен им Митар, потому что не с итальянцами он… — сказал Бранко.

— А вам он зачем нужен? — ехидно спросила Стакна.

— Чтобы не ушел туда, куда двинулся.

— Скажи мне начистую, — она посмотрела Бранко прямо в глаза, — ты пришел сегодня его убить?

— Нет, клянусь тебе честью и совестью, — поклялся тот.

— Тогда зачем ты пришел?

— Я пришел помешать убийству, пока можно.

— О-о-о… — удивленно вырвалось у нее, и она даже отпрянула назад.

Отошла к забору, спиной прислонилась, молчит, борется сама с собою — верить нам, нет ли. Долгой была эта борьба и оказалась довольно тяжелой. То поверит, и взгляд у нее становится понимающим; а то вдруг усомнится и сверлит меня, точно буравом, пронзительным взором. В конце концов опасения схлынули. Схлынули б вскоре и сами по себе, потому что кто мог такое выдержать? Тощее ее тело уже изнурили усилия и желание найти какую-нибудь основательную причину, чтоб надеяться. Развязала верхний платок и опустила на плечи, подняла руку к лицу, словно собираясь благословить. Я жду, а она стоит — вновь одолели сомнения — и повела свой озабоченный взгляд от одной тени к другой, к зарослям и на каменное лицо Бранко.

— Если человек задумал убийство, — сказал я, — он так не приходит.

— Это верно, — сказала она, — но теперь все по-другому.

— Не стал бы он шляться перед домом да с тобой толковать.

— Откуда мне знать, — сказала она, поднимая кверху старые руки.

— И меня б ты не увидела, если б я за таким делом пришел.

Это ее вроде убедило — расслабилась, чтоб передохнуть. Молчит, трепещет, солнцу радуется. Кажется, будто на миг отпустила ее привычная головная боль, а это случается лишь в редких случаях и под действием какой-то внезапной безумной надежды. Перевела дух, готовится снова начать один из тех разговоров, что могут все испортить. Я поспешил ее опередить: