Анатолий Голубев - Умрем, как жили

Я начал раскручивать дело заново вопреки мнению своего начальника. Ко мне приходила молодежь с просьбой разрешить на собранные средства установить памятник расстрелянным на Коломенском кладбище. Но этого нельзя было сделать, не ответив на главный вопрос: была или не была организация?

Как и вы, я начал искать Токина. Было известно, что ему удалось уйти за линию фронта. Подозрительная удача! Я нашел его в лагере. Уже лейтенантом Советской Армии, он был арестован где-то под Кенигсбергом и осужден как предатель.

В показаниях он правдиво поведал, как маялся тем уходом, как переживал, что поддался гордыне. Но поскольку ушел один, в самый ответственный момент бросив ребят, считает себя виновным в гибели организации. Хотя, конечно, никого не предавал. Здесь смешались аспекты нравственного преступления с юридическим. На фронте Токин храбро воевал, даже слишком храбро. Совесть терзала… Учитывая боевые заслуги, ему дали только десять лет.

Истинный предатель остался неизвестным. Версию, что разболтали девчонки, и немцам случайно удалось накрыть подпольщиков, опровергнуть, к сожалению, не удалось. После многочисленных осложнений на работе следователя Нагибина отстранили от дела. Моя версия была закрыта. В чем она заключалась? — Дмитрий Алексеевич спросил себя и прищурил глаза, как бы пытаясь вспомнить подробности собственной версии, но по лицу его было видно, что он все прекрасно помнит. — Организация была. Следует учитывать необычность обстановки перед оккупацией Старого Гужа. Внезапный захват немцами города разрушил многое из планируемого.

Меня заинтересовал вопрос — почему столько молодых людей, особенно с завода Либкнехта — да и те же футболисты, — остались в городе, а не были призваны в армию? Думаю, многие концы замыкались на Пестове. Но его повесили в один из первых дней оккупации. Закон подполья — полная конспирация — сработал против себя. Но парни не могли и не хотели мириться с захватом родной земли. Они сделали то, что велела им совесть. К сожалению, время беспощадно. Оно вычеркивает из жизни людей. Многое унесли с собой в могилу те тридцать семь героев. Организацию предали — бесспорно. Система немецких арестов да и признания кое-кого из бывших гитлеровцев свидетельствуют об этом. Но кто? Ясно, не Токин. Выйдя из лагеря, он работал на Севере шофером. Потом эта авария… И паралич… От него, как вы рассказали сейчас, невозможно получить никакой информации. Сизов? Загадочная личность. Боюсь, он не так кристально чист, как пытается изобразить. Почему его выпустили немцы? Ну, это случается. Скажем, посмотреть, как будет виться веревочка дальше. Допросы немцев показали, что они были чрезвычайно напуганы столь массовым протестом.

Нагибин закурил.

— И вы все так оставили? — не удержался я от вопроса, притом не очень тактичного.

Нагибин усмехнулся.

— Во-первых, всему свое время, а во-вторых, ведь есть еще и вы, который не бросит начатое дело на полпути. Не правда ли?

Словно опалившись о тысячи разорительных пожаров, насытившись долгой грязной осенью, взбаламученной тысячами танковых траков, наспотыкавшись в колдобинах больших и малых воронок, зима устало опустилась на землю. В первые же два декабрьских дня она без всякой обычной пробы обвалила на землю столько снега, сколько слез и горя увиделось ей вокруг. Хотела белым русским снегом замести все чужое, зеленое, холодное и враждебное, что пришло непрошеным. Но кровоточившую землю трудно было забелить в ту зиму даже щедрым снегом. Гусеницы танков до самой стылой земли рубили белоснежное полотнище, а гулкие по-ночному взрывы, неспособные поднять в воздух мерзлые кубометры земли, редкими комьями, будто оспинками, закидывали белый снег.

Юрий со злорадством, почти физическим наслаждением взирал на дороги. И хотя теперь куда сложнее стало высевать «ежи», зато новые сугробные трудности создавали бесконечные пробки. Машины вязли, солдаты, словно прибитые морозом жуки, неуклюже лазили по сугробам, лопатили снег, а он, свежий, сыпучий, только злее хватал за колеса и прочно задерживал колонны, спешившие туда, к Москве.

Радио слушали регулярно. Чистым, несколько трагическим голосом Левитан объявлял об оставленных населенных пунктах. И хотя общее немецкое наступление как бы задержалось, однако особое напряжение чувствовалось в боях под Москвой. Как-то в сводке мелькнуло знакомое название, и Юрий даже вздрогнул, вспомнив, сколь близко лежал тот городок от столицы. За два года до войны ему пришлось играть в нем отборочный матч первенства России. По дороге в тот городок заскочили на Красную площадь — быть в Москве и не посмотреть на Кремль, кто же себе позволит, — и прямо оттуда отправились на игру. Может быть, потому в воображении Юрия рисовалась прямая дорога, ведущая от Кремля к стадиону. И прямая эта казалась короткой до боли.