Иван Свистунов - Жить и помнить

— Ты знаешь песню о русских?

— Знаю. Теперь много песен о русских. Хорошие песни! — в голосе Элеоноры послышалось то новое, непонятное, чему не было ни объяснений, ни оправданий.

Все минувшие годы Ян жил с убеждением, что русские — враги. Только американцы и англичане могут дать польскому народу свободу, демократические права, счастливую жизнь. А теперь!

— Я не могу не верить отцу, матери, тебе. Но как верить?

— Верь, Янек! Поживешь с нами и тоже станешь другом Советской страны.

— От таких разговоров голова кругом идет. Кто-то обманут. Страшно обманут. Или мы, десятки тысяч сражавшихся в Кассино, в Африке, в Нормандии, или вы все здесь. Я не могу решить…

Элеонора взяла Яна за руку — так, ей казалось, легче его убедить.

— Ты решишь, я знаю. Пойди с отцом на шахту, поговори с горняками. Приходи в нашу мастерскую. Послушай, что говорят рабочие, узнай, что думают простые люди. Вот приедет Станислав! Ты поймешь, на чьей стороне правда.

Ян невольно улыбнулся: как горячо говорит Элеонора. А раньше и слова она не могла сказать, не потупив глаза:

— Это ты, та худенькая гимназисточка, с которой я целовался в темном костеле!

— Молчи, гадкий! Неужели ты помнишь?

— Помню, все помню. Разве можно забыть свое счастье? Ну, что ты хотела спеть?

— Может быть, не надо?

— Пой. Я хочу все знать, что знаешь ты. Хочу понять, чем живут русские, заворожившие тебя, заворожившие всех вас.

Элеонора села за пианино. Пела тихо, не поднимая головы:

В комнату заглянул Юзек. Остановился на пороге. Усмехнулся: как влюбленные голубки. Неужели действительно существует на земле любовь, которая может выдержать такую разлуку? Мистика какая-то! Семнадцатый век. Атавизм.

Элеонора пела, не замечая Юзека:

Подняла на Янека бледное лицо:

Юзек громко зааплодировал:

— Браво, браво, Элеонора! Жаль только, что майор Курбатов не может услышать и, как бывало, оценить твое искусство.

Элеонора вскочила, со стуком закрыла клавиатуру.

— Не знала, что ты подслушиваешь. Не стала бы петь.

Юзек усмехнулся:

— Я не люблю чужих песен.

— Не потому ли, что предпочитаешь плясать под чужую дудку! — Сказала со злостью. Откуда только взялась у нее такая злость?

Юзек насторожился:

— Как понимать?

Элеонора обернулась к Яну:

— Пойдем лучше в сад. Ты еще не видел, как разрослись яблони. Не узнаешь.

— Иди, я тебя догоню. — И подошел к брату: — Что между вами произошло?

— Ничего.

— Но я слышал…

— Не беспокойся. Ничего серьезного. Впрочем…

— Что впрочем?

Юзек притворил дверь:

— Надеюсь, я могу говорить с тобой откровенно. Как с братом?

— Конечно. Помнишь, до войны у нас не было секретов?

— Теперь все переменилось. Теперь никому нельзя верить.

— Что ты говоришь?

— Я хотел сказать, что не всем можно верить. Не всем…

— Что у вас произошло с Элеонорой?

— Видишь ли… как бы тебе сказать. Все здесь слишком увлекались русскими… Курбатовым…

— Все увлекались?

— Все, все.

Преднамеренная недоговоренность в пугливых, увертливых словах Юзека: словно мокрой рукой вытаскиваешь из корзины живого угря.

— Говори ясней. Не петляй.

— Ты хочешь знать правду?

— Да!

— Ну что ж, скажу. Только на меня не пеняй. Дело в том, что… — и снова замялся. Но, увидев угрюмый взгляд Яна, поспешил: — Дело в том, что Элеонора увлекалась Курбатовым больше других.

— Как понять?

— Тебе, я думаю, неприятно было бы узнать, что твоя невеста… — Юзек опять запнулся. Лицо Яна потемнело.

— Договаривай! — Теперь Ян не просил, приказывал: — Договаривай!

Юзек испугался. Кто знает, какие там у них за границей обычаи. Еще ударит по физиономии или, чего доброго, пырнет ножом в бок.

— Ничего плохого! Честное слово, ничего плохого!

Ян пристально смотрел в глаза брата. Странно. Только теперь заметил, что у Юзека зеленые глаза. Совсем зеленые. Как у ящерицы. Нельзя понять, что скрывается за их стеклянным блеском. Словно не брат, а совсем чужой человек смотрит на тебя чужими глазами. Такими чужими, что даже страшно.