Иван Свистунов - Жить и помнить

— Инвалид, а кормиться надо. Вот и взял.

— Правильно! — одобрил кооператор. — Так все поступать должны. Я сам воевал. Знаю, что за штука война.

— Надо, надо помогать, — вздохнул Пшебыльский и обронил вскользь: — Всем нам война жизнь покорежила.

По простоте душевной кооператор понял слова буфетчика в прямом их смысле и даже подумал: «Ишь какой заморенный. Один нос торчит. Верно, и его война хлобыстнула». Спросил, чтобы продолжить беседу:

— Гданьский не опаздывает?

— Вовремя, в пять двадцать.

Внезапно Пшебыльский нахмурился. Нижняя челюсть брезгливо отвисла, нос стал еще тоньше. И не мудрено. В окне он увидел прескверную картину: вокзальную площадь пересекал Адам Шипек. Ясное дело: прется в буфет.

Забыв о кооператоре, Пшебыльский поплелся за стойку с выражением человека, садящегося в зубоврачебное кресло: каждая встреча с Адамом Шипеком стоила ему добрый год жизни.

Пшебыльский не ошибся. Дверь взвизгнула, широко распахнулась (видно, ногой ее пихнули) и впустила в буфет высокого, худого старика. Неуверенно передвигаясь на длинных, расшатанных в коленях ногах, он направился прямым курсом к буфетной стойке, подобно тому, как шлюпка в бурном море идет на маяк.

Это и был шахтер Адам Шипек собственной персоной.

Природа не очень мудрила над внешностью Шипека. Из всей богатой своей палитры она выбрала для него одну-единственную краску — черную. Черными были глаза и брови Шипека, черным было лицо с въевшейся в кожу угольной пылью. Черные кисти рук неуклюже торчали из коротких рукавов черного пиджака, на голове блином сидела черная замасленная шляпа.

Пшебыльский сделал вид, что не заметил нового посетителя, и с ожесточением застучал костяшками счетов. Но столь холодный прием не произвел на Шипека никакого впечатления. Голосом, который тоже казался черным, заорал:

— Здорово, приватный капитал! Дышишь?

Пшебыльский поморщился. Грязный выпивоха умеет задеть человека за живое. Но ответил миролюбиво:

— Почему бы и не дышать? Пока есть такие посетители, как вы, жить можно.

— Верно, — хрипло выдохнул Шипек. — Налей-ка среднего калибра. У меня сегодня праздник. Юбилей.

Пшебыльского возмущала манера Шипека разговаривать так, словно был он не обыкновенным забойщиком, а по меньшей мере ясновельможным графом Замойским или — вечная ему память — генералом Сикорским. Но дело есть дело, и буфетчик вежливо осведомился:

— Какой у вас юбилей, пан Шипек?

В глазах Шипека блеснули кусочки антрацита.

— Особенный! Грешно в такой день не осушить добрую чарку! — со смаком произнес он название симпатичного сосуда. — Запиши в свою библию, приватный капитал. Сегодня исполнилось ровно пятьдесят лет с той славной поры, когда я выпил первую стопку старки. Пятьдесят лет! Как сейчас помню: чудесный был денек, чет-нечет!

Новое упоминание о частном капитале кольнуло Пшебыльского. Он поджал синеватые губы:

— В прошлый вторник вы уже отмечали столь высокоторжественный день.

— Ошибка! — и Шипек оглушительно хлопнул пятерней по оцинкованной стойке. — В прошлый вторник исполнилось пятьдесят лет с того дня, как я на шахте подрался с полициантом и в первый раз попал в участок.

Не в правилах Пшебыльского пикироваться с посетителями, тем более такими вздорными, как Шипек. Но сейчас он не смог удержать язвительной усмешки:

— Есть что вспомнить! Не ровен час — снова попадете.

Шипек мотнул головой, как лошадь, отгоняющая мух.

— Шалишь, холера ясна! Теперь не хватают людей за здорово живешь, как раньше, когда шахта пана Войцеховского была, а ты у него прислужничал. Не те времена. Давай-ка выпьем за новую жизнь!

Пшебыльский поморщился. Лучше было бы сразу налить Шипеку стопку старки и пусть отправляется ко всем чертям. Развел руками:

— С удовольствием, да врачи запретили. Печень!

— Ну и хрен с тобой и с твоими потрохами! — махнул рукой Шипек. — Я найду человека, который выпьет со старым Шипеком в такой день.

Шипек огляделся. Но народ в буфете, как назло, все неподходящий: сельский кооператор, осушивший бутылку лимонада, уже рылся в потертом кошельке, две божьи старушенции с каменными лицами девственниц пили чай да мужчина в костюме цвета воробьиного пера в углу шуршал газетой. Пришлось остановиться на нем.

— Читатель! Газетками интересуется. Люблю культурных людей, чет-нечет! С ним и выпью! — Зажав в пятерне стопку с золотистой старкой и лавируя между столиками, которые — черт их побери! — торчали на пути, Шипек направился к человеку, читавшему газету.