Иван Свистунов - Жить и помнить

Пригибаясь, глубже втягивая голову в плечи, Очерет вернулся к тому месту, где остался мертвый солдат. Подхватив Бочарникова под мышки, поволок к бугорку. Для них еще там могло быть спасение, но для Бочарникова теперь всюду была только могила.

Скоро Брест. Пора бы уже и чемодан уложить, и побриться, и в вагон-ресторан заглянуть — воркутинцы сколько раз приглашали. Но Очерет словно боится оторваться от окна, боится, что порвется, как провод полевой связи, череда воспоминаний…

…Небольшой рыжий бугорок и впрямь оказался блиндажом, и, надо отдать должное старательным и толковым немецким саперам, отличным блиндажом. Крыша чуть ли не в шесть накатов из добротных дубовых бревен. Стены аккуратно обнесены сосновыми, июльским зноем и медом пахнущими шалевками. Две удобные амбразуры для станковых пулеметов с широким охватом впереди лежащей местности. Не забыли гитлеровцы и столик в уголке соорудить, и скамью приладить, и камелек кирпичный сложить — все обдумали. Умели, гады, строить! Видно, рассчитывали, хваленые аккуратисты, здесь всю зиму кофей пить да наши русские яйки-млеки жрать.

Как бы не так!

Теперь блиндаж был пуст, если не считать одного гитлеровца, повалившегося грудью на станковый пулемет и обхватившего его загребущими руками. Словно и мертвый не хотел расставаться со своим оружием.

Труп Бочарникова Очерет положил на скамью и своей пилоткой — пилотка Афанасия осталась под навесом — прикрыл его неподвижное лицо. У живого Бочарникова в уголках рта всегда гнездилась хитрая усмешечка. Ее не любил Петр. Но сейчас лицо убитого было спокойным, строгим. Казалось, он узнал что-то такое, чего не знает никто другой, но до поры он хранит свою тайну.

Гитлеровского пулеметчика Петр за ноги отволок о угол, чтобы не мешал. Только неприятно было, что мертвый фашист лежал рядом с Бочарниковым и тем самым как бы порочил бойца, в чем-то сравнялся с ним. Лучше бы вытащить гитлеровца наружу, да не хотелось зря рисковать: снаряды и мины рвались невдалеке, то и дело встряхивая блиндаж так, что за стенной обшивкой по-мышиному шуршала сухая земля.

Первым долгом Очерет осмотрел амбразуры. Место для блиндажа гитлеровцы выбрали ловко. Из амбразур просматривалась вся деревня. Старший сержант увидел кирпичное с черными подпалинами здание школы с выбитыми окнами и наполовину сорванной крышей — стропила торчали, как ребра у доходяги-язвенника, и черную плешь пожарища, где еще стлался вялый, дождливой мелочью притрушенный дымок; и две вербы у въезда в деревню со срезанными верхушками — осколки постарались. На спуске к реке рвались вражеские снаряды, и комья рыжей глины широким веером взлетали на воздух. Петр даже рассмотрел кошку, ошалело метавшуюся от хаты к хате. И остался доволен осмотром. Все же лучше сидеть в блиндаже, чем валяться где-нибудь в канаве под открытым небом, где тебя запросто продырявят, как мишень на стрельбище.

— Порядок! Туточки и будем загорать. Но на всякий пожарный случай к обороне подготовиться треба. Як казала одна тетка: береженого и бог береже. — Кивнув в сторону станкового пулемета, спросил Станислава: — 3 циею штукою управишься?

— Попробую!

Станислав осмотрел пулемет. Он был целехонький, только взрывной волной чуть покарябало и сдвинуло с места.

Петр еще раз внимательно осмотрелся, как шахтер в забое, заступая в смену. В углу блиндажа под плащ-палаткой сложены патроны для пулемета, в стене в специальном углублении торчат гранаты, на столике лежат консервные банки: сгущенное молоко, кофе, колбаса, ветчина.

— Стервецы! Як у тещи на именинах, расположились. Без ветчины — ни шагу.

По тому, как сосредоточенно возился Станислав у пулемета, как прилаживался, раскладывал боеприпасы, Петр заключил, что на этом участке круговой обороны полный порядок. От сердца немного отлегло. Конечно, лучше было бы, если бы в таком пиковом положении вместе с ним оказался кто-нибудь из своих ребят. Но теперь об этом и думать нечего, да и поляк вроде парень подходящий.

Очерет проверил свой автомат, пересчитал немецкие гранаты. Восемнадцать. Жить можно!

— Чи пан, чи пропав — двичи не вмираты!

Внезапно артиллерийский налет прекратился. Тишина наступила гнетущая, пожалуй, хуже любого обстрела. Только далеко в небе гудел авиационный мотор: нахальная «рама» кружится, высматривает, выведывает. От ее гуда на душе становилось еще муторней.

— Должно, знову полизуть, — предположил Очерет. Хотя не в первый раз приходилось ему ждать немецкой атаки, но, видно, есть на земле вещи, к которым нельзя привыкнуть. Под ложечкой похолодело, как от мятной конфетки.