Иван Свистунов - Жить и помнить

— Никуда не пойду. Не пойду! Ты хочешь выслужиться. Пролезть в директора. Заплатить за теплое местечко кровью своего сына!

Ванда с растопыренными пальцами — вот-вот выцарапает глаза — подбежала к Юзеку.

— Негодяй!

Старик стоял, согнувшись под тяжелой ношей. Повторил еще тише:

— Пойдем, Юзек!

— Что ты будешь говорить? Что? Не забудь сказать, что в своем доме ты скрывал шпиона.

В комнате стало тихо, как в покойницкой. Минуту назад все знали: в семье несчастье. Большая, непоправимая беда. И вот беда увеличилась во много крат, придавила всех. Феликс с испугом смотрел на младшего сына.

— Бог с тобой! Что ты говоришь!

Ага! Вот и спасение! Выход из капкана, из удавки, стягивающей горло.

— Не притворяйся. Здесь не собрание. Прекрасно знал, что в доме живет шпион. Иностранный агент.

— Ты — шпион! Не наговаривай на себя лишнего.

— Не я, не я! — захлебывался Юзек. — Вот кто агент! Вот кто шпион! — указал на Яна. — Вот кто!

Ванда затопала ногами:

— Врешь! Врешь!

Феликс ухватился за край стола: ноша стала непосильной.

— Как ты смеешь клеветать на брата!

— Клеветать! Почему же молчит ваш любимчик? Пусть скажет, какое секретное задание он привез из Лондона. А переговоры с паном Пшебыльским. Пусть скажет!

Феликс посмотрел на угрюмое лицо Яна. «А если правда? Не может быть! Не может!»

— Ян! Что же ты молчишь?

— Дайте мне уйти, и я буду молчать, — теперь уже умолял Юзек. — Я же ваш сын. Я не хотел убивать Элеонору. Клянусь! Она сама виновата. Я не хотел. Она сама дернула пистолет. Пожалейте меня. Пожалейте Янека. Он погибнет, если я скажу хоть одно слово. Дайте мне уйти. Отец! Прости меня. Дай я поцелую твою руку. Только дайте мне уйти! — Он метался от отца к матери. — Пожалейте!

— Что скажешь, Ян? — спросил Станислав.

Снова стало тихо.

Ян молчал. За несколько минут он понял больше, чем за все время, проведенное на родине. Как раскололся мир! Нет в нем места для тишины и покоя. Надо быть там или здесь.

— Мы пойдем вместе, Юзек!

Надежда, сумасшедшая надежда на спасение послышалась Юзеку в словах брата:

— Я так и знал. Благоразумие возьмет верх. Только скорей, скорей! Нам помогут. Мы перейдем границу. У нас есть друзья. Только скорей!

— Ты прав. Благоразумие победило. Мы пойдем в управление госбезопасности.

Юзек снова отскочил в угол:

— Я не пойду! Не пойду!

Отец? Нет, он не простит! Станислав? Нет, нет! Ванда? Тоже нет! Мать? Только мать! Юзек на коленях пополз к матери, уткнул голову в ее ноги:

— Мама! Пожалей! Помнишь, как ты защищала меня, когда я был маленький? Пожалей меня теперь. Я жить хочу. Жить!

Ядвига сидела с закрытыми глазами, сжав голову руками.

Станислав подошел к Юзеку:

— Встань! Иди с Яном. У тебя осталась одна дорога.

Юзек поднялся с колен. Обвел взглядом лица родных. Кроме горя, ничего на них не увидел. Поплелся за Яном.

Увидев уходящих сыновей, Ядвига вскочила:

— Дети!

Ванда обняла мать, прижала ее голову к своей груди.

Когда Осиков ехал в Польшу, он предвидел, что поездка может оказаться не из легких, что за границей его будут подстерегать всякого рода неожиданности. Он готовился их встретить достойно, как и подобает человеку выдержанному, умудренному житейским опытом, политически подкованному.

Но действительность превзошла все ожидания, сбылись самые худшие опасения. Еще недавно Осикову казалось, что сто граммов, выпитые воркутинцами в вагон-ресторане, чуть ли не ЧП. Его записная книжка была испещрена пометками:

«Самаркин опять усмехался, когда я говорил о бдительности», «Очерет по-прежнему не отходит от окна», «Волобуев на одной станции бегал в буфет».

Какая мелкая, не стоящая внимания чепуха! На фоне последних событий все его факты и фактики — жалкие семечки. В польской семье, куда зачастили члены делегации Петр Очерет и Курбатова, творится какая-то чертовщина: убийство, провокации. Появился мальчишка, по всем данным, немецкой национальности и темного социального происхождения, которого Курбатова хочет усыновить. Есть от чего схватиться за голову!

Возвратится делегация в Москву, и его, раба божьего, потребуют к ответу: «Где вы были, товарищ Осиков? Почему не проявили принципиальности, бдительности, не предупредили, не пресекли? А еще опытный старый кадровик! Пишите заявление и уходите на пенсию!»

Что же делать? Выход один: сейчас же, немедленно написать обо всем докладную: подробно, объективно, самокритично. Изложить на бумаге все накопившиеся факты, поставить все точки над «и», дать оценку произошедшим событиям… Пусть в Москве разберутся. Конечно, влетит и ему, — недосмотрел! — но все же учтут, что он сам первый просигнализировал, собрал нужные материалы и чистосердечно признал свои ошибки.