Борис Шапталов - Испытание войной – выдержал ли его Сталин?

– Что будем делать? – спросил Сталин, у которого в подобные щекотливые моменты всегда вдруг прорезался вкус к коллективному принятию решений.

Еще можно было объявить тревогу в частях прикрытия, привести ПВО в боевую готовность… С.К. Тимошенко повторил просьбу о приведении войск приграничных округов в боевую готовность, предложив соответствующий проект директивы.

– Читайте! – приказал Сталин. Жуков прочитал проект директивы.

Сталин возразил, мол, такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений (40, с. 243).

Для государственного мужа, имевшего репутацию гениального, это было непростительным промахом, ведь Гитлер к тому времени атаковал уже семь государств (Польшу, Данию, Норвегию, Голландию, Бельгию, Люксембург, Югославию), не отягощая себя долгими поисками повода для вторжения. Более того, по введенным самим Сталиным законам, действия по срыву мероприятий по отпору врагу, даже в силу каких-то объективных и психологических причин, должны были квалифицироваться как деяния «врага народа». Так был замучен в тюрьме Блюхер, позже расстреляны Павлов, Рычагов, Смушкевич, Штерн… Но сам Сталин в это число так и не попал, хотя, по логике, должен был.

Новая директива, составленная Г.К. Жуковым и Н.Ф. Ватутиным, предупреждала командование приграничных округов, что в течение 22–23 июня возможно нападение Германии. Ставилась задача, не поддаваясь ни на какие провокационные действия (что подразумевалось под словами «ни на какие», не обговаривалось), встретить в боевой готовности возможный внезапный удар немцев и их союзников. Для этого приказывалось в течение ночи 22-го скрытно занять огневые точки укрепрайонов, рассредоточить и замаскировать авиацию и войска, привести в боевую готовность средства ПВО. И далее Сталин приписал: «Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить».

Оказалось, что все-таки можно, не вызывая лишнего шума, осуществить меры, повышающие боеготовность войск, но вечером 21 июня они уже безнадежно запаздывали. Выпусти руководство эту директиву 20 июня, ситуация была бы поправима. За сутки 21 июня ее можно было выполнить хотя бы в общих чертах, а так у командования приграничных округов оставались три-четыре часа… Зато Верховное командование как бы снимало с себя ответственность: приказ о приведении войск в боевую готовность отдан!

Кстати, о перестраховочных приказах. Их накануне войны из Москвы в округа ушло несколько. И все правильные. Например, 19 июня за подписью С.К. Тимошенко и Г.К. Жукова был издан «Приказ о маскировке аэродромов, войсковых частей и важных военных объектов округов». В нем говорилось, что по маскировке аэродромов, складов и других важнейших военных объектов до сих пор ничего существенного не сделано. И требовалось: «категорически воспретить линейное и скученное расположение самолетов»; «аэродромные постройки до крыш включительно закрасить под один стиль с окружающими аэродром постройками»; «бензохранилища зарыть в землю»; «провести (маскировочную) окраску танков, бронемашин, командирских, специальных и транспортных машин». «Проведенную маскировку аэродромов, складов, боевых и транспортных машин проверить с воздуха».

Все правильно, только что мешало издать такой приказ 9 июня или 29 мая? Почему этот приказ с элементарными вещами и другие ему подобные вышли, когда сделать было уже ничего нельзя? И неужели командиры приграничных частей в разгар войны в Европе узнали о необходимости маскировать технику и склады лишь из приказа наркома обороны и начальника Генштаба? А сами Жуков и Тимошенко когда узнали о существовании такой военной новации?

Недоуменных вопросов много – ответа нет.

Около полуночи М.П. Кирпонос доложил о новом перебежчике – немецком солдате 74-й пехотной дивизии, переплывшем реку с сообщением уже о часе нападения – 4 утра.

Директива из Москвы была передана в половине первого ночи 22 июня и дошла до штабов округа лишь перед самым вторжением. Войска же оставались в неведении до самого начала боевых действий.

В 3 часа 17 минут из штаба Черноморского флота поступило первое сообщение о начале войны – неизвестные самолеты пытались атаковать корабли. Потом посыпались донесения из приграничных округов об ударах вражеской авиации. В половине пятого утра вновь собирается заседание Политбюро с участием военных. В описании последовавших далее событий слово передаем Г.К. Жукову.