Виктор Смирнов - Лето волков

– Откуда у тебя эти цацки? – Иван подошел к Варюсе, дотронулся до сережки.

– Ой, – засмеялась, приникла к его руке. – Ну, шо за вопросы! Ты спроси: «для кого»?

Иван взглянул на грамоты, украшавшие стену. «Видатной народной спивачке…» Варя попыталась обнять лейтенанта, он отстранился.

– Погоди. Я другое… я про Сапсанчука.

– Ой, нашептали завистники. – Она продолжала держать Ивана за руку, словно опасаясь, что он исчезнет, если отпустит. – Шо тебе важно, моя любовь чи нашептыши? Пойми, никого не любила, как тебя, и, може, не полюблю. Тебе мало? Ну, мало тебе того, скажи? – выкрикнула она, и глаза заблестели от слез. – Вот стою, – она, наконец, отпустила Ивана, развела руки, как бы открывая себя, – и вся твоя, вся. Хоть в платке и с висюльками, хоть без ничего: шо мне еще отдать, требуй, отдам… но больше того, шо я есть сама, не смогу, нема! А ты – Сапсанчук!

Иван смотрел в пол. Очень уж она была красива сейчас, Варя, и тело его тянулось к ней так, что готово было порушить все преграды, возведенные рассудком. Вместе с самой головой.

Он с трудом взял себя в руки. Если сдастся сейчас – капитуляция на всю жизнь.

– Он мой враг, Сапсанчук! – мрачно сказал лейтенант, не отрывая глаз от пола. – Всякого, ну… личного… не имею в виду.

– Да, враг! Враг! Ваня, вся немецкая армия тебе враги. Все полицаи. Всех побьешь? Ты вже свою кровушку отдал! В зеркало глянь. Молодой. Красивый. Як ложишься в постель, меня жаром обдает, боюсь всю любовь выказывать, напугаешься, – усмехнулась она.

Он ощущал ее дыхание, легкое и частое. Хотелось закрыть глаза – и вернуться в недавнее прошлое. В долю секунды оно нахлынет, подхватит, закружит. Только не закрывать! – приказал себе лейтенант. Закроешь – она явится такой, какой была в минуты близости: нежной, понимающей, отзывающейся на каждое его слово, каждое движение, каждое желание еще до того, как оно появилось.

– Я про Сапсанчука, – жестко сказал Иван.

– Ой, Ваня! Ну, раз так… Чую, все равно выйдет, шо я виноватая! Училась, работала, песни спивала про колхоз, про непобедимую Красную Армию. А меня непобедимая бросила. На три года! Ваня, то для нас, кто женского полу, целый век! Кругом немцы, полицаи, полномоченные… Лезут: кто добром, кто угрозой. В такой час красивая девка одна, як дом без крыши. Снегом не завалит, так дождем зальет. А он с инженеров, в почете, в ихней форме.

– В форме? С фашистскими знаками? Он же палач, убийца! – Иван возвращался в то состояние, в каком явился сюда.

– Ваня, а кто в войну не убийца? Хочь голубя привесь на грудь, а убийца!

– Хорошо. Я тебя не виноватю… не виновачу. Позови его! Помоги выманить из леса!

Она посмотрела на него, не понимая: он серьезно об этом или так, брякнул? Мальчишка! Погоны, награды, ранения – и мальчишка!

– Ваня! Ты хочь знаешь, кого выманиваешь? Волка с норы! Загубишь ты себя и меня. Ваня, не то надо!

– А что?

– Оставайся со мной! Плюнь! Я, Ваня, неглупая, не бо́язкая. Я тебя поберегу. Неволить не буду. А мне пожить с любовью, шоб помнилось. Может, сына чи дочку рожу. Без претензиев к тебе. Живи в свободе… Уедем, а? А Сапсанчук нехай сгниет в своем лесу!

Иван молчал.

– В герои хочешь? Вон их сколь, изувеченных! А сколь засыпано землей, а то и брошено! Шо, Михаил-архангел их будить станет? Трубы у него на всех не хватит, Ваня!

– Не поможешь мне?

– Жестокий ты! – Варюся решилась. – До меня жестокий! Знаю причину. Другая у тебя на уме. Тоська! Чистенькая, не тронутая. А я вот грешная, да? Сильная, хитрая, злая… а Семеренковы – ягнятки! Ты узнай, кто к Ниночке до войны сватался? Гончарню кто прибрал до своих рук? А кто для него старался? Для его почету? Чьи глечики в Берлин возили, грамоту дали… со знаком!

Видя, что лейтенант собирается уходить, открыла дверь. Комок в горле не давал ей говорить внятно.

– Больно? А мне не больно, шо душу вывертуют? Иди, вывертуй другим. Есть кому!

Попеленко соскочил с крыльца. Иван узнал своего подчиненного.

– Подслушиваешь?

– Шо вы, товарищ командир? Желал узнать, шо вы тут. Сами говорили: патрулювать и докладывать про всякое движение.

Дверь хаты не могла скрыть задыхающегося женского плача. Попеленко вздохнул, но ничего не сказал.

Они вышли за калитку. Ночь перекатывалась через свою вершину. Намечался восход поздней луны. Село затихло.

– Ну и какое движение в селе?

– Семеренков пошел на карьер.

– Среди ночи?

– Он там ночью часто морочится. Берет «летючу мышу». А, може, фонарь ему и не нужный. Балакают, пальцами видит.