Виктор Смирнов - Лето волков

– Семеренков ровно дите. Купил кнура на ярманке и пустил под нож.

И рассмеялась. Смех у нее был чистый, звонкий, и она явно знала это. Крот хмуро взглянул на супругу: та замолчала. Он пояснил по-хозяйски, четко:

– От свиньи доход, когда ростишь дома на копейку, а продаешь на рубль.

– Чего сейчас забивать? Лето! – сказал Иван.

– Не по времени торгуют, а по спросу, – Крот извлек сверло. – Готово! Метчиком пройду, резьбу подправлю.

– Кто, кроме Штебленка, приходил в тот день? – Иван укладывал детали пулемета.

– На забой всегда ходят. Кому просто интерес, кому купить. Маляс, Голендухи, Семеренков.

– А гончар зачем?

– Договориться закупить свежинки. Гончар лопает за пятерых.

– А тощий! – вставила, наконец, слово Олена. – Прямо жалко!

– Тебе всех жалеть! Тощие больше всех и жрут!

– Так он же только что своего забил! – сказал Иван.

Крот пожал плечами:

– Гроши дал хорошие. А куды, чего – его дело.

На кухонном столе горела плошка. Стекло в лампе лопнуло, а достать новое можно было только в Малинце, по цене двух куриц. Дымок ввинчивался в потолок. В проем меж занавеской и оконной рамой глядел поздний вечер. Иван закреплял газовую камору на стволе «дегтяря». Серафима, хозяйничавшая у печи с ухватом, посматривала на занятие внука.

Груда деталей лежала на столе, но уже обрисовывались очертания нового, выверенного и безотказного ручного пулемета.

– Пружина самоделка… – бормотал Иван, орудуя куском тонкой пилки. – Не хочет… Но поработает еще.

Донеслась песня Варюси. Сегодня песня была грустная, «козацкая», под стать событию.

Иван приподнял голову, прислушался.

– Ты работай, раз оно тебе нужно, душой не прыгай, – сказала бабка, глянув на окно. – А скоко ж в эту тарелку пулек влазит?

– В магазин? Этот старого типа: сорок девять, – Иван вернулся к пулемету, закрепил пружину, соединил диски. Стал вставлять патроны, пробуя пальцами силу подачи в лотке. – А в новые магазины – сорок семь.

– «Магазины». В магазинах карасин должен быть, гвозди, мыло, соль… а тут смерть одна.

Иван, не глядя, соединил затворную раму со ствольной коробкой, вставил магазин, прихлопнул его ладонью. Попробовал крепость защелки, продолжая слушать.

– Хорошо поет! – сказал Иван. – Скажи, неню, есть у нас дивчина по фамилии Спивачка?

– По фамилии нема, а так, по-разговорному, кажная вторая спивачка.

– А самая лучшая? – Иван подбрасывает собранный пулемет, любуясь результатом.

– Ой, – улыбается бабка, качая головой. – А ты свои ухи спроси!

Варя снимала белье с веревки во дворе, Мокеевна встряхивала и складывала в таз.

– Ой, Варюся, была б я хлопцем, так за такий голос до самой смерти тебя любила б.

Варя даже не улыбнулась. То ли от песни печальной, то ли на душе и без того было безрадостно.

Хоть и было темно, она различила у калитки фигуру Ивана. Лейтенант стоял у калитки, молчаливый, сосредоточенный, и почему-то не входил.

Мокеевна проследила за взглядом Варюси. Вздохнула.

– На ночь оставишь – отсыреет, – сказала она.

– Днем высохнет.

Лейтенант наконец вошел.

– Ой, – всплеснула руками Мокеевна. – У меня ж в печи… подгорит! Я, Варя, у себя досушу.

Она быстро собрала белье в таз и осторожно обошла Ивана. Уж больно серьезен был раструб пламегасителя за плечом лейтенанта.

Иван и Варя стояли, не решаясь начать разговор. То ли из-за пулемета за плечом, то ли по более серьезной причине, лейтенант изменился за последний день. И не только в переживаниях по поводу замученного парнишки было дело. Что-то повернулось в самой глубине лейтенанта, и прежним он не будет, Варя это осознала и выразила отчаянием, прозвучавшим в голосе:

– Холодно як! – она передернулась. – Зайдите, товарищ лейтенант.

Зажгла лампу. Фитиль, разгораясь, выделил из полумрака внутренность уютного дома, излучавшего, как всегда, покой и довольство.

– Набегался? Повечеряешь? – спросила Варя.

Голос прозвучал чуть веселее. Может, растает лейтенант, вернется прежнее? Накинула на плечи белый, с серебристым отливом, «варшавский» платок, с бахромой невиданно тонкой работы. Лучше вещи у нее не было. Да и ни у кого в Глухарах не было. Но и этого Варюсе показалось мало. Исчезла за дверкой шкафа, несколько неприметных движений, и закачались, поблескивая камушками, поражая разноцветными отблесками, сережки-висюльки.