Федор Орлов - Месть «Голубой двойки»

Экипаж Тригидько сидел здесь уже несколько дней. У него вышло в полете все горючее, и он был вынужден приземлиться на первой же более или менее пригодной для посадки площадке. Есть ли в этом районе опасность встречи с противником — никто не знал. Приближались сумерки. Решили держать круговую оборону; хорошо вооруженным двум тяжелым кораблям сделать это было легче, чем одному экипажу. Наметили направления, откуда может угрожать опасность, определили секторы обстрела для стрелков, занявших место у пулеметов, установили очередность парного дежурства у самолетов. Вокруг было тихо и спокойно. Но вскоре мы увидели трех человек, которые, перейдя речку, шли в нашу сторону. Это были бородатый мужчина, сидящий верхом на корове, и две женщины, шагавшие сзади. Мы остановили их. Судя по костюмам, это были местные жители, обитающие в горных долинах. Тщетно мы задавали им вопросы о том, кем занят этот район, есть ли вблизи какое селение, где можно раздобыть еду и т. д.;— по-русски они не понимали ни слова. Но пальцы, жесты, мимика помогли в какой-то мере понять друг друга и кое о чем договориться. О противнике они не знают, стрельбы в горах не слышали, а с едой помогут: завтра, когда солнце будет над головой, привезут нам барана.

Ночь мы провели беспокойно: кто знает, что это были за люди. Прислушивались к малейшему шороху, непрерывно дежурили у самолета. Но кругом стояла тишина, которую нарушал лишь однообразный шум горной речки. Утро пришло без происшествий. А день подарил нам настоящую радость, — рассеял все наши сомнения. К полудню пришли вчерашний бородатый крестьянин и несколько мужчин. Они пригнали бычка и двух баранов, принесли в кожаном мешке молоко. Мы встретились теперь как хорошие друзья. Крестьяне тут же начали угощать нас молоком. Жадно пили его члены экипажа Тригидько, жившие все эти дни впроголодь и назвавшие место вынужденной посадки «долиной смерти». Да и у моего экипажа аппетит был завидный. Львиную долю наших скудных запасов мы сразу же отдали экипажу Тригидько, и все было съедено вчера же. Правда, на моем корабле еще имелся неприкосновенный запас, но его решили оставить на «самый черный день»; да и был он для такой группы людей — целых три экипажа! — каплей в море.

Второму пилоту Сергею Щеглову доверили самое основное — зарезать барана и приготовить мясо для шашлыка, а остальные собирали хворост, сооружали из камней что-то вроде очага. Вскоре мы с удовольствием ели несоленое мясо, поджаренное на шомполах. Оставшееся мясо, чтобы оно не портилось, опустили в холодную воду горной реки и сверху придавили камнями. Второго барана и бычка привязали за шасси самолета — пусть пока пасутся.

Один из мужчин немного говорил по-русски, и штурману Ковалеву с его помощью удалось уточнить наше месторасположение. Он называл по карте населенные пункты и показывал рукой на север, на юг или на запад и восток. Если направление совпадало, мужчины согласно кивали головой, если нет — начинали что-то обсуждать между собой и показывали в другую сторону. Как мы и предполагали, до базы оставалось лететь отсюда около часа. Горючего на моем корабле было в обрез, не говоря уже о самолете Тригидько, где бензобаки были совсем пустые. Мы спросили крестьян, нельзя ли где-либо достать хоть немного горючего.

— Можно, можно, — подтвердили они, — бензину есть много-много, целых четыре пуда.

Но «целых четыре пуда» для наших кораблей, в которых емкости бензобаков равнялись семи тоннам, ничего не значили, да и ехать за бензином, как объяснили эти люди, нужно четверо суток по горным тропам на ишаках. Мы от души поблагодарили их за помощь и, расставшись с ними, решили разделить горючее, оставшееся на моем самолете, на два корабля. По нашим подсчетам выходило, что при благоприятнейших условиях оба экипажа должны долететь до своей базы. Расчеты эти строились, конечно, на риск. Но другого выхода не оставалось: не бросить же исправный корабль где-то в горах на произвол судьбы.

Два дня таскали мы четырьмя ведрами через реку от самолета к самолету бензин, убирали камни и разравнивали бугры на узкой полосе для взлета. Малейшее отклонение самолета с этой полоски грозило катастрофой, но расчистить более широкую площадку у нас уже не было сил… Развернули корабли строго по курсу на взлет, экипажи заняли свои места.

Моторы запущены, я им даю полный газ, отпускаю тормозные педали. Самолет, покачиваясь и подпрыгивая на ухабах, бежит все быстрее. Напрягаясь до предела, стараюсь удерживать его строго по прямой и с облегчением чувствую, что корабль от земли оторвался. Но вдруг один из правых моторов начинает давать перебои. Тревожно смотрю на борттехника Свечинского и убеждаюсь, что он уже действует. Мотор снова заработал нормально. Позже, когда легли на курс, спрашиваю борттехника, что случилось, почему правый мотор капризничал. Он был весь мокрый и красный от волнения. Оказывается, на взлете, когда Свечинский поддерживал альвеером давление бензина, неожиданно лопнула ручка насоса, и давление начало падать. Трудно сказать, чем бы кончился этот взлет, не окажись в эту минуту у моториста Коротеева в кармане комбинезона газовцы, которые он сразу же сунул в руки борттехнику, и тот, зажав ими кран, начал поддерживать давление ручным насосом. Тригидько взлетел нормально, он шел за нами. Когда через час приземлились на своей базе, горючего в баках уже не было совсем, в конце посадочной полосы моторы заглохли, и самолеты пришлось отбуксировать на стоянку танкам.