Василий Масловский: Дорога в два конца

Полдень 6 июля 1942 года выдался исключительно жарким: лист на дереве свернулся в трубочку, над хлебами и степными дорогами бродило желтое марево.

Как все получилось, Казанцев Петр Данилович не понял, только все вдруг, кто был в плотницкой, оказались на улице и смотрели в сторону Богучара. В пронзительно-белесом небе над Богучаром медленно таяло упругое грязновато-белое облачко.

— Зенитки бьют. — Галич, костлявый, мелко суетливый и внешне слабый мужичонка, лизнул кончик обкусанного уса, снял ребром ладони слезу с глаза.

— Так им, сволочам! — Глаза Алеши Таврова, приземистого и крепкого, как дуб-полевик, паренька, азартно блеснули.

— Дон середь России, Алеша. Отдать отдали, как назад вертать будем, — сказал старик Воронов. Рыжая борода его дрожала, и рука, чесавшая бороду, тоже дрожала.

— Немец на Дону! Боженька ты мой! — тяжкий вздох.

— Зараз еропланы черт-те куда достать могут.

— Тут не еропланами пахнет. — Монгольские глаза Галича смежились в полоску, скулы посерели.

— Хороша беда, пока за порогом…

— А это что… Глядите! — Воронов кинул взгляд поверх хутора, вялые губы его медленно сивели, виднее проступала рыжина веснушек на них.

С белесого, в меловых размывах бугра скатывалась конница. Лохматые калмыцкие лошаденки и выбеленные солнцем всадники стремительно потекли в улицы хутора. Через полчаса у бригадного колодца, у длинных долбленых корыт, горячей грудой сбились спешенные конники с короткими карабинами за спиной, требовательно зафыркали приморенные кони, кругами пошли резкие запахи людского пота и конской мочи.

По дворам захлопали калитки, хуторяне потянулись к бригаде. Пропотевшие, пыльные, всадники хмуро встречали вопросительно-ждущие взгляды, подергивали поводья, горстью черпали прямо из корыта, пили сами, плескали на лицо, голову, покряхтывали. Мохнатые лошаденки, должно быть, понимали скованность своих хозяев и, поводя потными боками, жадно пили из корыт, где на дне по углам колыхалась бурая бархатистая плесень, не ожидая поощрительного посвистывания.

— Отходите? — тихо сронила пожилая хуторянка и зачерствевшей ладонью поправила сползавший с головы платок.

— Ты бы, тетка, молока холодненького из погреба принесла. — Просторный в плечах кривоногий боец отер плечом красное лицо, снял пилотку, сбил о колено пыль с нее. — В горле кочета побудку делают. Слышишь? — прокашлялся сипло, плюнул через плечо. — Ну, чего глядите, бабоньки?

— А чего же нам?

— Донские есть, сынки?

— С Хопра, с Чиру.

— Донские в третьем эскадроне, батя!

— Нету, бачка, нету твоя земляк.

— Не мешайся, ходя. Подпругу отпусти: коню живот тянет.

— Немец-то где?

— Немец близко, отец. Недолго ждать… — Седой от пыли старшина поперхнулся, на потной шее дернулся кадык.

Женщины, закрываясь щитками ладоней, так и табунились, сдержанно гудели, ловили каждое слово. За молоком ни одна не тронулась.

Старшина нагнулся, окунул голову в корыто, не вытираясь, стал затягивать подпругу попившему коню.

— Жадные, черти, будто своих служивых нету, — похрустел песком на зубах, сплюнул зло.

— А какая им радость видеть тебя. Их тоже понимать нужно, — упрекнул старшину хозяин вислозадого мерина.

— Из тебя, Добров, хороший бы поп вышел. Ну, зараза! — рыкнул старшина на коня, не хотевшего брать пресное железо мундштуков.

— Что ж вы, бабы? Горло тырсой забило, — упрекнул женщин старик Воронов, почесал затылок и, провожаемый редкими взглядами, повернул к своему двору. «Чего уж смотреть, коли бегут».

Молока женщины хуторские так и не принесли. Конники спешно, вытянувшись линялой лентой, ушли через бугор, прямиком, полем некошеной пшеницы. Долго потом будут глядеть черкасяне на этот бугор, на незарастающий горький след, выбитый копытами, и перед глазами их будут вставать сожженные солнцем и размытые потом лица, темные на спине линялые гимнастерки и в клочковатой шерсти взмыленные бока маленьких коней.

Филипповна молча встретила Петра Даниловича у калитки. Она тоже была на бригадном базу и видела все сама. Петр Данилович прошел мимо, присел на порожек, снял картуз, положил его на колено.

— Ну?..

Внутри так все и дернулось. Тяжело засопел, ушел в хату от греха подальше.

А что он скажет?.. Свои два сына на немеренных солдатских дорогах. Старший, Виктор, — капитан Красной Армии.