Александр Родимцев - Машенька из Мышеловки

Наши пушки загрохотали в ту же минуту, и почти одновременно с ними с приречных высоток ударили пулеметы.

И куда вдруг девалась вся деловитость фашистских солдат! Лишь минуту назад они спокойно садились в лодки, взмахивали по команде веслами и направлялись к нашему берегу. В их действиях не было ни спешки, ни суеты, и я подумал, что к таким переправам в чужих краях они, наверное, готовились не один месяц.

Но вот грянули наши пушки, и в передовом отряде противника поднялась невероятная суматоха. Тяжелый снаряд разорвался в гуще пехоты врага, и в небо полетели какие-то обломки и тряпки. Батальон открыл огонь, но речка в этом месте была неширока и несколько лодок успело причалить к нашему берегу.

С обеих сторон теперь началась такая стрельба, какой я не видывал за время войны. Фашисты буквально захлестывали наши окопы свинцовым дождем. Под этой огневой завесой они надеялись пересечь реку. Мы заметили, что на середине ее появилось еще с десяток лодок. Под прикрытием берега, который выступал здесь обрывистым мыском, лодки были недосягаемы для наших пулеметов.

Немцы уже ворвались на железнодорожный мост. Он был немного поврежден, и они сразу же принялись исправлять повреждения. Если бы им удалось быстро отремонтировать мост, фашистское командование немедленно бросило бы против нас танки. Но иногда случается, что исход боя решает один солдат. Если боец грамотен в военном отношении, умеет оценить обстановку и правильно выбрать позицию, он и один в поле воин!

Мы это поняли в те минуты, когда с правого фланга вдоль русла реки неожиданно заработал наш станковый пулемет. Длинная очередь — и немецкие саперы полетели с моста в воду. Вторая очередь — и переправа противника была парализована. До чего же точно работал наш молодец пулеметчик! Полсотни фашистов уже бултыхались на середине реки. Пробитые пулями, их лодки выпустили воздух и стали похожими на мокрое тряпье, а «максим» все строчил над самой водой, и брызги от пуль вспыхивали на солнце.

Я спросил у командира батальона, кто этот пулеметчик. Он удивленно пожал плечами:

— Право, не могу сказать…

Потом, будто отвечая самому себе, он заметил негромко и удивленно:

— Неужели… она?

— О ком вы говорите, майор?

Командир батальона улыбнулся:

— Конечно, она! Не иначе… Есть у меня в батальоне одна санитарка, товарищ комбриг. Беспокойная и отчаянная девчонка. Два раза прибегала под огнем в блиндаж и говорила, что пулемет нужно установить за мостом, над обрывом… Сейчас наш пулеметчик именно оттуда ведет огонь. Уверен, это она выбрала позицию.

— После боя пришлите ко мне этого пулеметчика, — сказал я. — А если санитарка ему помогала, пришлите и ее. Я объявлю им благодарность и представлю к наградам. Бригада должна знать своих героев.

Затишье продолжалось лишь несколько минут, а потом над рекой опять загрохотал непрерывный трескучий гром. Фашисты не жалели боеприпасов — за время этого огневого шквала они обрушили на нас многие тонны металла. Но как ни старались они оглушить нас и прижать к земле, пехота их, успевшая переправиться через реку, уже была полностью уничтожена.

Стрельба постепенно затихала, и солдаты устало улыбались друг другу: всем было ясно, что расчет противника с ходу переправиться через Сейм был сорван.

Но ясно было и другое: с подходом главных сил фашисты начнут еще более мощное наступление. Поэтому нам нужно было дорожить каждой минутой затишья — отправить раненых в тыл бригады, доставить боеприпасы, накормить бойцов.

Пробираясь меж окопами, я встретил начальника санитарной службы Ивана Охлобыстина. Мне очень нравился характер этого человека: он никогда не унывал. Даже при яростной бомбежке под Конотопом, когда мы были заживо похоронены под обломками блиндажа, этот человек нашел в себе силы шутить и смеяться. Весел он был и сейчас, хотя шинель на его мощной фигуре была изорвана осколками, рукав от нее где-то потерялся, а голенище сапога тащилось по земле.

— Ну, жаркий денек! — заговорил он, улыбаясь, показывая, белоснежные зубы. — А каковы наши десантники? Огонь ребята! Однако, товарищ полковник, с некоторыми из них я не могу справиться. Человек, понимаете ли, серьезно ранен, и ему необходимо немедленно следовать в тыл, но он не желает уходить с поля боя. Таких я уже свыше десятка насчитал. Как же быть с ними?

— Оказать медицинскую помощь и оставить в строю. После боя вы сообщите мне их фамилии.

— Все же это непослушание и непокорство.