Анна Немзер - Плен

В восемь утра он был совершенно безумен, но кроток. Точнее — не сразу; конечно, начинал он всегда с высокой ноты, с рыданья, он Никитин, он переводчик, он переплетчик, она — мразь, мразь, за что ему это, бедному Нестратову, она сломала все, все, ВСЕ!

Сначала надо было ответить. И она отвечала — очень тихо, заставляя его прислушиваться, очень тихо, без малейших эмоций — это было важно. Ни ласковости, ни угрозы не было в ее голосе, на снисхождение он отвечал воем, на запугивание сатанинским хохотом. К концу этого клинического месяца она нащупала единственно верную интонацию и теперь автоматически начинала с нее. Он постепенно затихал. Ей казалось, она тушит пожар — то тут, то там сполох пламени, но все тише, тише… Минут сорок он бормотал, там уже могла она начать заниматься своими делами, но тоже с осторожностью, прислушиваясь к стрекотанью на другом конце линии. Она умывалась, причесывалась, ставила кофе — но нельзя было включить телевизор — он свирепел немедленно, он готов был терпеть шум воды или даже рев кофемолки, но другой человеческий голос выводил его из себя. Музыку — если без слов — он сносил. Вешал трубку, умиротворенный. А на следующий день звонил снова.

Это надо было умудриться — стать бесплатным лекарем для психа, бальзамом на его кровавые раны. Но выхода-то не было. Когда месяц назад он позвонил впервые, она испугалась страшно, до истерики, онемела от ужаса и весь день не знала, куда деваться, воспоминания о его безумном тенорке накатывали весь день мутной тошнотой; она перебрала двести вариантов — кто это, откуда, зачем, кто дал ее номер; ей было страшно плохо весь этот день. К вечеру она заставила себя сесть и вспомнить его бредовый текст от начала и до конца. Да, потихоньку, с сигаретой, преодолевая горловые спазмы, что он там говорил, как он там говорил…

И нашла. Неструхин Олег Викторович, он себя назвал однажды, среди Никитиных, Нестратовых, Нечаевых, Максимов Леонидовичей и так далее. Переводчик, перевозчик, перебежчик, переплетчик… Да. Да.

Где-то год назад Сереже понадобился переплетчик. Она наугад спросила в своем издательстве, ей дали какой-то телефон, назвали этого самого Неструхина. Через пару дней Сережа абсолютно между делом, между двумя чашками кофе, сказал:

— Ой, Надь, а переплетчик-то твой псих, кажется!

Она заметила, что он такой же «мой», как и «твой», а что, собственно, такое?

— Да ну, абсолютный шизоид! Попросил две тысячи долларов за переплет восьмидесяти страниц. (Да, да, это Сережка тогда как раз защищал диплом). Но главное, понимаешь, он больной, это просто слышно. Визжит, вскрикивает… Ну его на фиг.

Она согласилась, что безусловно на фиг и немедленно. Переплетчика нашли другого.

А Надин домашний номер отразился у загадочного Неструхина на дисплее мобильника. И вот, сколько-то лет спустя, утром ее разбудило страшное и несчастное кваканье из трубки. Не троньте, не троньте, не ТРОНЬТЕ!

Ей стало немножко легче, когда она его вычислила — неизвестно почему. Назавтра он позвонил снова. Она опять дернулась, правда, не так страшно, как накануне, когда он только выл, хрипел и квакал, и она в спросонном ужасе орала ему, срывая голос: «Дима, это ты? Что-то случилось? Плохое? Страшное? С Аленой? С детьми? Убили?» — и каждое его взрыдывание в ответ слышала как «Да! Да! Да!»

Похоронила всех за эти полминуты. Потом уже поняла, что кто-то чужой, мелькнула мысль, что балуются, но тут же стало ясно, что — нет, так не балуются, такое звериное безумие не сыграешь никогда и ни за что.

Вой перерос в слова, и он понес свое — про то, что она мразь, мразь, надо, надо, надо, НЕМЕДЛЕННО!!

Она упала лицом в подушку и рыдала, захлебываясь, кусая наволочку. Трубка стрекотала рядом, а минут через пятнадцать смолка. Она потом звонила всем-всем и говорить не могла, а только слушала, что они подходят к телефону, раздраженно кричат: але, вас не слышно! — слава Богу, живые.

Второй раз она уже, конечно, не рыдала так безобразно, но ох эта волна тошной жути… Дождавшись мельчайшей паузы, она спросила: что вы хотите?

Он хотел, чтобы она сейчас же, СИЮ ЖЕ МИНУТУ, поклялась, что оставит его в покое и никогда больше не позвонит!

Сейчас она уже понимала, что надо было спокойно и очень тихо говорить — я вам обещаю, даю честное слово, что никогда ни за что вам не позвоню. Это бы не отменило его следующих звонков, но успокоило бы в ту минуту. Но она тогда еще ничего не понимала и закричала базарно и беспомощно: да это ВЫ мне звоните, да какого ж черта, чего-то там милицию…