Михаил Лыньков - Незабываемые дни

— Если они не повернут свои мозги, я их вырву вместе с головами! Мне нужны бездумные солдаты, мне нужны автоматы-офицеры и господа генералы с железными мозгами. В этой гнилой интеллигентской слякоти, в этом интеллектуальном болоте может спутать шаг мой солдат, от них ржавеет мозг генералов. Я вырву мозги, я просушу всем головы, я привью им ясные мысли.

И он просушивал. Он боролся за ясные мысли. Кубе тоже боролся за ясные мысли. Ему хотелось написать такое произведение, которое не только взволновало бы все человечество, но и повергло бы его к железным стопам Германии.

Единственный путь к этому: кровь, огонь, усовершенствованная бронированная машина для уничтожения миллионов. И за горами человеческих трупов, за черной ночью небытия, за тленом смерти, за багровыми отблесками кровавых Пиагар встанет она — светлая, лучистая, вечная, как солнце, — Германия властителей мира, Германия людей-богов.

Кубе искал героев для своих произведений. Хватался за образ древнего Арминия, примеривался к Фридриху, к необычайной судьбе необыкновенного ефрейтора. Писал, переписывал, читал, перечитывал…

Кружилась голова, он беспомощно откидывался на спинку кресла.

«В чем тут дело? Это ведь должно быть все так просто, так обыкновенно!»

А время не ждало. Большие часы в шкафу торжественно отбивали одиннадцать часов. Главное — распорядок.

«Хватит на сегодня…»

Кубе шел домой. Пять минут — дорога до дому. Десять минут — поболтать с женой. «Ну как ты, не успокоилась еще?» Двадцать минут на ужин. Пять минут — поглядеть на спящих детей. Еще пять минут — поиграть с огромным догом. Десять минут — посидеть в ванне. Остальное — раздеться, в постель, спать!

— Спать, спать!

Но Анита, жена, никак не может угомониться на своей постели, все что-то бормочет, вздыхает. Наконец, она не выдерживает и произносит шепотом, чтобы не разбудить детей:

— Вилли!

— Ну что там у тебя?

— Я хочу спросить: ты не боишься их? Я говорю про глаза. И тех, что уже мертвые… И тех, что живые… у всех людей, которые были в толпе… Такие страшные глаза!

— Ты болтаешь нивесть что да еще на ночь глядя.

— Я боюсь их, Вилли!

— Ты у меня известная трусиха! А чего тебе бояться! Над тобой бог, а около тебя, около твоей постели, хороший дог! — шутливо сказал Кубе, услыхав, как повернулся на полу огромный пес.

— Ты говоришь глупости, ты даже обижаешь бога. Я спрашиваю про людей… Боишься ли ты их?

— Ну что это за вопрос? Если бы я боялся, я не стал бы гаулейтером… Они боятся меня!

Но он чувствовал, что это сказано им разве только для того, чтобы успокоить свою трусливую жену. Он чутко прислушивался к каждому звуку в доме, на улице, в городе. Тревожно вздрагивал, когда раздавался где-нибудь вблизи внезапный выстрел, или кто-то быстро пробегал по улице, или этот неуклюжий дог задевал в комнате какую-нибудь вещь. Он нервно вскрикивал тогда:

— Кто там?

И, чувствуя, как холодеет рубаха на спине, торопливо включал свет. Ворчал:

— Сколько раз я говорил: не оставлять лишних вещей в спальне. Придется отослать этих глупых горничных на работу в Германию. Их там научат работать!

А эта неугомонная Анита все не спит. По тому, как она ворочается, Кубе знает, что жена собирается еще о чем-то спросить. И он предупреждает ее:

— Давно уже пора спать. Дай мне покой: у меня утром срочные дела в гетто.

— В гетто? — и в голосе Аниты Кубе слышит мечтательные нотки. Она говорит:

— Прости, это последний вопрос! Адъютант говорил мне, что у них в гетто попадаются хорошие золотые вещи… Ты же знаешь, я тебе сказала, наша Луиза, моя племянница, выходит замуж. Она такая бедная, наша Луиза! Я надеюсь, ты мог бы там взять что-нибудь… было бы так кстати послать ей хороший подарок к свадьбе!

Если не обещать ей, она еще долго-долго будет говорить об этой бедной Луизе.

— Завтра поговорим… Ну, обещаю тебе. Я так хочу спать.

В доме тихо-тихо. Слышатся осторожные шаги часового на улице, тихие голоса караульных во дворе, в садике, в вестибюле. Сторожкая тишина стоит над темными и молчаливыми улицами разрушенного города.

Уже дня три группа Вилли Шницке следила за большим аэродромом. Днем диверсанты скрывались в лесу, где в глухой чаще была замаскирована известная нам эмка. Ночью Вилли со своими людьми подбирался к самому аэродрому, до границ летного поля.

Днем на аэродроме было всегда людно. Небо полнилось рокотом моторов. Одни истребители приземлялись, другие поднимались в воздух. Ночью над летным полем стояла тишина, тут была сосредоточена дневная авиация. Вилли как-то удалось подобраться ночью к месту, где стояли автомашины эскадрильи. Он поджег один грузовик. Но тут поднялось такое, что они чуть не попали в руки красноармейцев. Спасло ржаное поле, в котором диверсанты спрятались и переждали опасность.