Михаил Лыньков - Незабываемые дни

Пилипчик корил собаку:

— Дурень ты, Цюлик. И ничего тебе не понять. Пошли!

Тем временем отгремели последние выстрелы. Издалека доносились приглушенные голоса Они удалялись.

Пилипчик прошелся еще по лесу. Ему было бы немного страшновато одному, если бы не Цюлик, смело и весело бежавший впереди. Вот он остановился. Вытянул свою острую мордочку, обе жал вокруг большого вывороченного пня, оставшегося здесь еще с прошлогоднего бурелома. Потом бросился под корневища. Пилипчик заметил что-то белое. Видя, что Цюлик не проявляет никаких признаков страха, Пилипчик подошел ближе. Раскидал сучья, целые охапки зеленого папоротника, видно, положенного здесь умышленно. Тут он увидел помятые свертки белой материи, несколько небольших чемоданчиков. Попытался поднять один, но он был тяжеловат. Взволнованный нечаянной находкой, Пилипчик торопливо бросился обратно, чтобы рассказать о ней своим. Там уже собралось много народу. Раненые военные — их оказалось трое — лежали рядом под елью, но уже были перевязаны. Неподалеку лежало четверо убитых.

Откуда-то прибежали бабы, должно быть, с торфяного болота. Увидя трупы, заголосили:

— И не жалко вам, мужчины, своих людей убивать!

— Тихо вы, балаболки! — огрызнулись мужчины. Тут были и люди из района.

Мирон выговаривал Остапу:

— Сколько раз тебе сказывал, чтобы ты, наконец, бросил эту кочергу и взялся за берданку! Так нет же, его не уговоришь, тащит с собой такую ношу… На него пороху не напасешься!

— Ты это не говори, браток! Ружье тут не при чем. Ружье в полном аккурате. Как саданул из него, так, видишь, один сразу и завалился, да и другому попало дроби, куда следует, никуда не делся… А ты говоришь! Если же трое из них удрали, так я уж и виноват… Нет, браток, ты уж не придирайся и на меня зря не сердись. Вон у тебя и помоложе были, даже с винтовками некоторые, ты с них и спрашивай!

— Что они, ты же у нас отменный стрелок! И на тебе — трех гадов упустили.

— А, браток, отстань ты от меня, сделай милость… Разве мог я так скоро ружье привести в исправность, перезарядить?

— О чем же я тебе говорю? С такой ломакой…

— Эх, браточек, сделай милость, не приставай! — наконец чугь не рассердился Остап. В более удобном случае он, конечно, не преминул бы расхвалить свое неизменное ружье, которое и в руке, слава богу, ощущается, как настоящая вещь, а не какая-нибудь пшикалка с выкрутасами. Да, слава богу, из него как пальнешь, так аж земля дрожит, такой звук дает! А звук — это самое главное в ружье… Теперь же Остап только почесывал затылок.

Тем временем прибежал Пилипчик и, запыхавшись, волнуясь, доложил Мирону:

— Я, дядечка, ихние чемоданы нашел! Зеленые такие, с железными замками!

Вскоре принесли весь багаж из-под вывороченной сосны: десять парашютов, несколько чемоданов. Один взломали. Тут были мелкий инструмент, клещи-кусачки, ракетница, около сотни разных ракет, сверток военных карт и еще множество пакетиков неизвестного происхождения. В другом чемодане была запакована взрывчатка в аккуратных толовых шашках, жестянки с запалами и разные другие приспособления, которые никак не соответствовали мирному виду обычных дорожных чемоданов.

— Молодец, Пилипчик! Ты, брат, мастер на все руки! — похвалил дядька Мирон мальчугана, а тот стоял красный, растроганный, стыдливо хлопал глазами, да то и дело потягивал носом от такой радостной похвалы при всем честном народе.

Тем временем приехали подводы из села. Убитых и раненых погрузили, захватили также небесные манатки и повезли в район. Люди постепенно расходились, оживленно обмениваясь мнениями о случившемся.

Всю ночь не прекращалось движение по Заречному шоссе. Двигались нескончаемые колонны грузовиков, грохотала артиллерия, тянулись конные обозы. Лес порой расступался, и шоссе выбегало на чистое поле. Путники сразу настораживались, крепче сжимали в руках винтовки, автоматы. Довольно часто в стороне от шоссе — то справа, то слева — взлетали белые ракеты и медленно угасали, разливая трепетное, неживое сияние. Поначалу эти ракеты пугали людей, а теперь люди к ним привыкли, только сердито покрикивали на водителей, норовивших ездить с включенными фарами.

— Свет потуши, растяпа, ишь, иллюминацию наладил!

Водители огрызались, но гасили свет, не рискуя остаться с выбитыми фарами, так как дула винтовок угрожающе поднимались, не допуская ни шуток, ни возражений. Изредка доносился сверху приглушенный гул мотора, надрывный, с задышкой.